В глубине глаз Варвары всколыхнулась бессильная горечь. Она не отрицала, не защищалась. Всё было напрасно. Эти люди не хотели слышать, не хотели понимать. Они предпочитали верить в чудовище, а не видеть ангела.

«О, Боже… – шепнула она, спрятав лицо в дрожащих ладонях. – Спаси их от тьмы в их же сердцах…»

Внезапно словно порыв ветра раздул огонь. Факелы, зажатые в потных руках крестьян, с треском вонзились в хрупкий прут ограды. Кометами золочёными полетели на крышу домика. Вдребезги расколотили единственное окно, раскидав слюдяные осколки бриллиантами в травушку. И вмиг дом превратился в пылающий ад. Дым черной тучей взметнулся в небо, заслонив солнце. Лес затих, словно в страхе перед бушующим пламенем.

Варвара столбом стояла ни жива, ни мертва. К мокрым щекам прижимала ладони. В голубых, словно лазурная синь чистого неба, глазах отражался безудержный танец голодного пламени.

– Как же так… Разве можно… Живое в огонь… – дрожали пересохшие губы. А вокруг искрами бросался вулкан. Подбирался всё ближе. Душил сизым дымом, опоясывал красным поясом.

Как же так получилось. Отчего же так быстро. Загнанным зверем Варвара металась по дому, заламывая руки в отчаянии.

– Не губите! – кричала она. – Не виновна я…

Охваченная огнем, пыталась пробиться она через пламя к двери, но огонь не пускал. Калёными прутьями сковывал, опутывал жгучими цепями, нестерпимым терзанием, не давая и шагу шагнуть. Ее белое платье превратилось в угольный бисер, спаявшись с кожей в шкворчащую рану, и только глаза, полные боли страдания, ярко светились средь огненной бури.

– Нет… Нет… – слабо шептала она запекшимися губами, но голос её потерялся в симфонии жара – Нет! – когда с последним вздохом вырвался её смертельный крик, толпа в ужасе замерла.

Миг, и поляну осветил яркий свет. Солнце, словно сочувствуя несчастной мученице, пробилось сквозь чёрный дым и озарило пожарище своим ярким жестоким светом. В это мгновение каждому крестьянину почудилось, что в пламени они видят не ужасное чудовище, погубившее скот, а ангела, чьи крылья были обожжены их же руками.

Огонь постепенно утих, оставляя после себя только серый пепел и тяжёлый запах сгоревшей плоти. В лесу воцарилась странная тишина. Тишина разочарования и стыда. Крестьяне, тупо уставившись на остатки дома, не могли осознать, какое же зло они совершили.

Солнце катилось за горизонт, окрашивая небо в багряные тона рваной раны. Вечерний лес, затаив дыхание, погружался в настороженный сумрак, а в воздухе витал дух печали, как призрак загубленной жизни.

Из горстки пепла в тишине вечернего леса возник призрак. Женщина в белом платье, с гривой окрашенных в пепел волос, с глазами, полными печали и гнева. Она была не телом, а духом, который не смог уйти от несправедливости. Она стала хранительницей этого леса, невидимой стражей его красоты.

Крестьяне, стыдясь смотреть друг другу в глаза, пытались жить, как и раньше, но только дело их больше не спорилось. Не водилась в ближайшей реке рыба, не попадались в силки жирные тетерева, не приживалась скотина. Мучимые чувством вины, теперь-то они понимали, что не ведунья извела во дворах скот, а неизвестный недуг. Только не повернуть время вспять. Не повиниться, не покаяться. А во снах их тревожных стала чаще являться несчастная, убиенная ими безвинная женщина. Тяжёлым взглядом окидывала она местный люд да головой обречённо качала, напоминая о содеянном зле. Ночью лес становился зловещим. Птицы яростно мотали головами, страшась петь по-прежнему, а в ветвях деревьев шелестели голоса, говорящие о неотвратимой каре.