Поведение моих сокурсников на том собрании подвело к важнейшему для моей будущей жизни выводу. Я вдруг неожиданно для себя увидел, что есть и на самом деле реальная, а вовсе не эфемерная сила, называемая волей коллектива, и что эта воля вовсе не обязательно воля наказания и распятия. Когда вдруг лес рук взметнулся после выступлений Косовца и Тулапина, и руки эти принадлежали тем, кто стал меня защищать, отвергать ложь, я впервые увидел, что есть надежда на то, что тебя могут поддержать многие, что для них совесть – это не разменная монета.

Но понимал я и другое, что спас меня главным образом Владимир Николаевич Исаин. В момент, когда я его слушал, видел взмах его палки на тех, кто жаждал расправы со мной, я был лишь по-собачьи признателен тому, кто отвел плеть от меня. Но с годами я всё отчетливее стал понимать, каким поразительно смелым и запредельно честным был мой учитель. Ведь он нашел в себе силы уйти на самом деле за границы дозволенного. Он выиграл для меня сражение с ничтожествами и просто криминальными типами, спевшимися, во-первых, на основе их низкого профессионального мастерства, но относительно высокого административного положения; во-вторых, на базе оголтелого антисемитизма и, чего таить, махрового национализма; и, в-третьих, на прочной основе партийно-освященной демагогии о нуждах общества. Пусть он носил звание лауреата Сталинской премии, пусть он был автором признанного в стране учебника по ботанике для техникумов и вузов, но ведь как много людей с неменьшими знаками признания побоялись бы даже к трибуне подойти при схожих обстоятельствах, не сочли бы возможным вступиться за человека с такой фамилией, как моя, не говоря уже о той крайней форме выражения чувств по отношению к административным лицам в академии. Кем он, собственно, был? Одним из сотни доцентов академии! А ведь Резниченко был в числе шести деканов.

Конечно, Владимир Николаевич осознавал лучше, чем я, что партийные деятели Тимирязевской академии вкупе с военными подготовили настоящую расправу со мной, причем расправу незаслуженную и зверскую. В отместку за мои критические выступления эти люди решили выставить меня из студентов, забрить в солдаты и там, зная мой характер, подставить под удар. Они ведь отлично знали, что я не был не то что врагом, а напротив, и сам учился успешно, и хотел, чтобы уровень преподавания в академии вырос, но был виноват в другом. Я затронул их интересы, и потому меня надо было представить врагом. Благодаря же совершенно героическому поведению моего учителя В. Н. Исаина и защиты меня сокурсниками расправа не удалась.

Итак, собрание кончилось тем, что не только выговора не объявили, но даже на вид мне не поставили. Как говорилось в знаменитом анекдоте про коммунизм, весь пар вышел в гудок, а действий не последовало [12]. Многие уходили с собрания с опущенными взорами, но были и ребята, которые окружили меня кольцом и поздравляли с победой. Их глаза сияли.

Однако я решил, что уходить в тот момент из академии было бы неправильно. Я позвонил С. С. Станкову, рассказал о чуть было не состоявшейся вивисекции, устроенной из-за моего решения перейти на биофак МГУ, и попросил его повременить с хлопотами о переводе. Я закончил второй курс, проучился весь третий курс, перешел на четвертый, занимался научной работой на кафедре физиологии растений и всё больше интересовался генетикой. Поразительно, но за прошедший после собрания год никто из моих сокурсников ни разу даже не напомнил мне о том злополучном инциденте, а Резниченко вскоре заменили на посту декана профессором Е. Д. Корольковым.