– Я Олег Кошевой. Я и есть тот, кого вы изобразили в вашей «Молодой гвардии».

Из этого следовало, что он не был казнен фашистами, как написал Фадеев, а перешел на службу к немцам, с ними был вытеснен с территории СССР русскими войсками, а затем перебрался в Южную Америку и там осел.

– Мне кажется, – объяснил тогда Илья Григорьевич Эренбург, – что Фадеев так и не оправился от этого шока, хотя и доказательств, что ему представили того самого Олега Кошевого, какого он вывел в герои в своей книге, не было. Ведь получалось, что главная книга его жизни основана на неправде, и он не смог пережить этой мысли. Она его и привела к самоубийству.

Я не думаю, что Фадеева могла убить гипертрофированная совестливость. Известно, что ему была присуща пагубная «двусмысленность», проявлявшаяся множество раз. Он, например, с гневом осуждал с трибун и в печати творчество Б. Л. Пастернака, обзывал великого поэта плохим виршеплетом, «безыдейным и аполитичным», а в глубине души восхищался творчеством этого поэта. Недаром тот же И. Г. Оренбург вспоминал в мемуарах:

Таких «нелицемерных» драм в его жизни было много, они могли накапливаться и давить на душу этого человека, а последняя капля могла оказаться столь тягостной, что сил для жизни уже не оставила.

Я учился на втором курсе Тимирязевки, когда мне кто-то посоветовал (кажется, Геллерман) посетить цитолога, который в прошлом состоял в команде Н.И. Вавилова, был арестован, в заключении искалечен и теперь живет в Москве. Было сказано, что он ищет студентов, которые бы помогали ему в экспериментах. Я приехал на Новопесчаную улицу (за метро Сокол) на квартиру к Элленгорну и стал у него бывать, как минимум, по два раза в неделю после занятий в академии.

У Якова Евгеньевича не двигались ноги, и он мог очень ограниченно шевелить пальцами, но сохранял огромную жизнестойкость, бодрость духа и командный тон (голосок у него был тонкий, пронзительный, капризный и требовательный). О себе он был неимоверно высокого мнения, и о своих достоинствах сообщил мне сразу же при первой встрече. Он сказал, что знает несколько языков, помнит все детали, нужные для экспериментов, что у него прекрасный слух, великолепное зрение, что он может диктовать тексты, которые не требуют редактирования или исправления. В качестве примера он сослался на то, как был куплен их телевизор, стоявший на тумбе в углу комнаты напротив его кровати. «Хотя я не двигаюсь, но это я выбрал этот телевизор, – объяснил он мне, – и он самый лучший из всех, что продают. Я специально узнавал, у какого телевизора самый широкий диапазон воспроизведения звука в мегагерцах. Именно эта модель самая лучшая, и мы его купили». Подобные суждения высказывались по самым разным поводам.

После выхода из заключения, где следователи или сокамерники перебили Якову Евгеньевичу позвоночник, после чего он стал полным инвалидом, он решил перейти на сторону Лысенко. Под начало самого «Главного мичуринца» попасть не удалось, но зато ближайший его сотрудник Иван Евдокимович Глущенко заинтересованно откликнулся на предложение грамотного цитолога. Элленгорна зачислили старшим научным сотрудником лаборатории Глущенко в Институте генетики АН СССР (после ареста И. И. Вавилова директором стал Лысенко, а Глущенко заведовал отдельной лабораторией). В эти годы все более активно в ряды лысенковцев рвалась старая большевичка Ольга Борисовна Лепешинская, заявлявшая, что она якобы доказала возникновение живых клеток из бесклеточного материала. Глущенко с Лепешинской подружился, стал помогать ей пробивать в печать ее книгу о происхождении клеток, написал к ней предисловие, и так как собственных цитологических идей у Глущенко не было, Элленгорну удалось заинтересовать его своими предложениями.