– Везем, – решает один из врачей.

Малышку перекладывают в капсулу, меня забирают с собой, а Ли своим ходом доберется. Мы летим в больницу, но в дороге приходит сигнал с изменением маршрута. Это означает: разум больницы оценил данные, передаваемые ему капсулой ребенка, и перенаправил нас в другое место.

– Мы идем на орбиту, – объясняет мне врач экстренной медицинской службы. – У нашей больницы нет ни знаний, ни опыта работы с котятами.

– А на орбите есть? – удивляюсь я, потому что орбитальный госпиталь, по-моему, один – на Минсяо.

– На орбите сейчас будет «Панакея», – вздыхает доктор, с тревогой глядя на котенка, укрытого прозрачным верхом капсулы. – Потому что опасность для жизни ребенка.

Я замираю в ужасе, ведь страшнее слов нет и быть не может. Самые ужасные слова для любого разумного, означающие действительно большую беду. Поэтому «Панакея», космический госпиталь, на орбите вполне объясняется. Но еще… Ксия умереть может! Это я виновата в том, что с ней случилось! Я! Мне не место среди разумных вообще! Из-за меня ребенок…

– Просыпаемся, – слышу я незнакомый голос. – Еще раз себя до такого накрутишь, будет плохо.

Я открываю глаза, обнаружив, что нахожусь совсем не там, где мгновение назад. Светло-зеленая палата говорит о больнице. Но Ксии рядом нет. Где же она? Где? Она должна быть здесь… Неужели… Догадка пронзает меня разрядом плазмы, я даже вдохнуть не могу, и все вокруг гаснет. Становится холодно, мне кажется, что рук и ног у меня просто нет, но я об этом не думаю, ведь если Ксия погибла, зачем жить мне?

– Накрутила она себя, Татьяна Сергевна, – произносит все тот же голос. – Накрутила, представила, что ребенок погиб, ну и вот.

– Понятно, – вздыхает кто-то. – Мнемографировали?

– Так точно, вот запись, – а потом, видимо, поворачивается ко мне. – Не умирать! – жестко звучит приказ. – Жива твоя дочь.

Звезды великие, жива моя Ксия. Пусть она меня не принимает, но жива моя малышка. Моя самая-самая… И вот только подумав так, я понимаю, какую страшную ошибку совершила, не показав ей свою любовь. Наверное, в тот момент я сама не понимала этого? Пусть она меня не принимает, пусть, мы найдем того, кто будет именно ее папой и мамой, лишь бы жила. Лишь бы дышала, маленькая моя.

– Глаза открой, – просит меня названная Татьяной Сергеевной женщина. – Ты уже поняла свою ошибку, я же вижу.

Я послушно открываю глаза, сразу же опустив взгляд, потому что мне очень стыдно. Я не поняла сама, как Ксия стала такой родной, однако, не показав ей этого, я сделала огромную ошибку. И что теперь будет, просто не представляю. А Татьяна Сергеевна вдруг оказывается Винокуровой, и я готова уже молить ее спасти доченьку, но пошевелиться не могу.

– Конечностей не чувствует, – кивает Винокурова. – Испугалась сильно, потому передай там – идем на Минсяо, с ребенком очень непонятно.

Меня везут в госпиталь, но мне это неважно, мне бы Ксию еще хоть раз увидеть, ушки ее погладить. Если бы я умела – вылизала бы мою малышку, но я просто не умею. Нужно попросить Винокуровых, может быть, они могут меня изменить так, чтобы я могла вылизать маленькую мою? Вдруг ей нужно именно это?

Я не знаю, что мне думать, а все мысли у меня об маленькой Ксии. Как я могла не показать ей, насколько она важна? Ну как? Почему я вспомнила об этом только когда стало поздно? Я не знаю ответа на этот вопрос, но надеюсь изо всех сил, что она выживет.

– Что с Ксией? – спрашиваю я врача, готовящего меня к какой-то процедуре.

– Она в коме, – вздыхает он. – При этом совершенно непонятно, что ее вызвало и почему она проявляется именно так. Через час мы прибудем на Минсяо, готовьтесь.