– Утро доброе, красна девица, не дашь ли путнику напиться?

Та изумлённо вскинула на него глаза и от неожиданности чуть не выпустила ворот. Дамхан удержал его, не отводя взгляда. Пару мгновений она растерянно смотрела на него, словно не в силах поверить, что он обращается именно к ней, затем зарделась, снова потупилась и кивнула, так и не вымолвив ни слова. Оборотень помог ей вытащить бадью, мощным движением провернув колесо ворота до упора. Девушка по-прежнему молча, не поднимая глаз, сначала разлила воду по принесённым с собой ведрам, а затем сняла висевший у колодца резной ковш, зачерпнула воды и протянула ему. Араней усмехнулся про себя, скользнув взглядом по вычурной резьбе: самые базовые традиции гостеприимства топовчане всё-таки соблюдали, хотя в здешние болота путники заглядывали нечасто, да и жители деревни гостей не дюже привечали. Осторожно взяв ковш из рук девушки, он поблагодарил её церемонным полупоклоном, чем ещё больше вогнал в краску. Студёная вода вроде бы была не хуже, чем в Паучьих Бочажках, но оборотню почему-то всё равно почудился отчётливый болотный привкус. Впрочем вины этой занятной малышки в этом не было. Дамхан продолжил исподтишка рассматривать её поверх ковша: шестнадцать-осьмнадцать вёсен, тоненькая как осинка, темноволосая, в стареньком платье, что было нетипично для местных деревенек, одаренных шелками из Расселины… Сиротка? Оборотень слегка нахмурился: в Бочажках сирот забирали в семьи либо родственники, либо соседи, и различий между своими и приёмными детьми не делали. И в то же время страха, обычного для топовчан по отношению к нему, от неё он так и не почувствовал. Смущение, вполне понятная робость перед чужаком, к тому же столь пристально её разглядывающим, и некоторое беспокойство не связанное с ним. Интересно, она попросту не знала, кто он, или действительно не боялась? Вдоволь напившись, он со словами благодарности вернул ковш девушке, смущённо теребившей косу. Та на мгновение подняла на него взгляд и опять лишь молча кивнула в ответ, заалев спелой земляникой, когда они случайно соприкоснулись пальцами. Дамхан усмехнулся лишь самыми уголками губу и церемонно, с полупоклоном, распрощался. Девушка ответила таким же полупоклоном, но так и не промолвила ни слова. Оборотень пошёл дальше к расселине, едва заметно улыбаясь своим мыслям.

– Явииилась!.. – Найда съёжилась и тенью проскользнула в избу, резкий голос мачехи хлестал, словно пощёчины. – Тебя только за лешим посылать!

– Типун тебе на язык, – проворчал сидевший за столом скорняк, – накличешь ведь, приведёт…

Женщина зло зыркнула на мужа, но смолчала, с остервенением продолжив месить тесто. Девушка поставила вёдра у печи и собиралась было вернуться во двор, покормить кур, но мачеха раздосадованно окликнула её.

– Куда? Глашка уже пошла кормить, пока ты там у колодца прохлаждалась.

Мачеху распирало от злости, того и гляди треснет: всю грязную работу обычно сваливали на приёмыша, а тут родной дочке пришлось руки марать. Нет, разумеется, родные дочери прекрасно могли вести хозяйство и сами, белоручек-неумех поди потом выдай замуж! Кому они в деревне-то нужны будут? Но всё-таки грех было не свалить что потяжелее да погрязнее на забитого приёмыша.

– Иди, нитки крась, заканчиваются уже… Глаза б мои тебя, увечную, не видели, – ворчливо добавила она, когда девушка с облегчением подхватила одно из вёдер, тенью прошмыгнула по комнате и исчезла за дверью, ведущей в заднюю часть дома.

Закрыв дверь за собой, Найда тихонько вздохнула: обошлось. Она давно уже и не пыталась оправдываться, знала что без толку: расскажет о странном путнике – обругают, ничего не скажет – обругают, если соврёт, что пришлось ждать, пока кто-то другой воды набирал – тоже обругают, а потом ещё и поколотят, если ложь вскроется. Так зачем что-то говорить? Услали с глаз долой и ладно. За водой, разумеется, придётся ещё сходить, и не раз, но по крайней мере возвращаться в избу до вечера не обязательно, к обеду её позвать наверняка «забудут», а там авось мачеха и запамятует. Хотя – девушка скользнула взглядом по свежим синякам на руках – скорее новый повод найдёт.