– До следующей. И помни – я не люблю спойлеры, – она улыбнулась, поворачиваясь, и сарафан взметнулся, оставляя шлейф запаха – ваниль и чернила.

Я смотрел ей вслед, пока её силуэт не растворился в солнечном луче, разрезавшем коридор пополам. Десять минут. Шестьсот секунд. И каждая – как капля, упавшая в океан нашего «потом».

Официально заявляю: я влюбился. Не как подросток в комиксах, а как учёный, обнаруживший новую звёздную систему – внезапно, необратимо, с риском сгореть в её атмосфере. Аврора. Ты – чёрная дыра, переписывающая законы моей вселенной.

Перемена истекла, как песок в часах. Я сидел в столовой, наблюдая, как она отламывает кусочек пирога – аккуратно, словно археолог, извлекающий артефакт. Крошки падали на тарелку, рисуя созвездия, а её пальцы, испачканные вареньем, напоминали кисти художника после работы над шедевром.

– Ты ешь, как персонаж ренессансной живописи, – вырвалось у меня, и она засмеялась, прикрыв рот ладонью. Звук этот был похож на падение хрустальных шаров в тишине библиотеки.

– А ты смотришь, как критик на вернисаже.

Наши взгляды столкнулись, и я ощутил то самое – искру, о которой пишут в учебниках физики: короткое замыкание, вспышка, после которой схемы горят новыми узорами.

Если бы перемены длились вечность, я бы изучил каждую её ресницу как трактат, каждую веснушку – как карту неизвестных земель.

После уроков я ждал у ворот, прислонившись к кирпичной стене, которая дышала холодом сквозь пальто. Родители забирали детей, их объятия напоминали скреплённые скрепками документы – аккуратные, предсказуемые. А мы с тобой – черновик, где каждая помарка становится частью сюжета.

И вот – она. Тёмно-синее пальто, поглощающее свет, как космическая бездна. Алый шарф, обвивший шею – капля крови на снегу. Шапка с помпоном делала её похожей на эльфа, заблудившегося в мире формул и расписаний.

– Готова? – спросил я, будто предлагал прыгнуть в кратер вулкана.

– Вперёд! – её голос звенел, как серебряный колокольчик в ледяном воздухе.

Мы зашагали по тротуару, где лужи отражали небо, словно осколки разбитого зеркала.

– Литература… – начала она, вдыхая пар от дыхания, – это ведь не просто книги. Это крики душ, законсервированные в чернилах.

Я кивнул, подбирая слова как осколки мозаики:

– Да. Как будто автор вскрывает вены и пишет кровью. Герои Достоевского, Толстого… Они сражаются не с драконами, а с тенью в собственном зеркале.

– А любовные линии? – она остановилась, и её глаза стали глубже, чем озёра в горных ущельях.

– Как химическая реакция. Смешаешь не те элементы – взрыв. Найдёшь баланс – получишь золото.

Она засмеялась, и морозный воздух превратился в облако звёздной пыли:

– Ты говоришь, как профессор, который влюбился в свою аспирантку.

– А ты слушаешь, как студентка, жаждущая нарушить все его правила.

Дома стояли близко – два параллельных мира, разделённых асфальтом. Её дом напоминал портал в другое измерение.

– Я здесь, – она ткнула пальцем на свой дом, словно ставила печать на документе. – Теперь ты знаешь, где меня найти… если вдруг решишься на кражу со взломом.

– Мне хватит смелости только на чай с печеньем, – я поправил шарф, чувствуя, как холод проникает под кожу.

– Тогда завтра. В восемь. Ты, я и город, который засыпает под нашими шагами.

Она исчезла, оставив за собой шлейф морозного сияния. Я стоял, сжимая в кармане ключи, которые вдруг показались тяжелее – будто к ним прилипли все невысказанные слова, все «а что, если» и «может быть».

Завтра. Всего двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут. И каждая – как страница в книге, которую мы пишем на лету, не зная, чем закончится глава.