Я засмеялся, чувствуя, как тревога тает. Наш класс – это пазл, где каждый кусочек – гений, чудак, мечтатель. И мне страшно потерять эту картину.

На математике я не слышал ни слова. Голос учительницы растворялся в гуле крови в висках. Я рисовал на полях тетради: спирали, звёзды, глаза – её глаза. Карие, с золотыми искорками, как ночное небо, где вспыхнула сверхновая. Что я скажу ей? – мысль билась, как мотылёк о лампу. Приглашу в кафе? Предложу прогуляться по набережной? Или просто подарю ту самую бумажку от попкорна, спрятанную в кармане?

Звонок прозвучал, как стартовый выстрел. Я вскочил, роняя ручку. Сейчас. Сейчас или никогда.

Звонок пронзил воздух, словно серебряная игла, вонзившаяся в тиканье школьных часов. Я двинулся вперёд, рассекая толпу плечами, как ножницы разрезают шёлк – резко, не оставляя швов. Она должна быть здесь. У кабинета биологии, где засушенные бабочки за стеклом напоминают мне нас – таких же хрупких, застывших между мирами.

Коридор пах мелом и тревогой. Кабинет директора – массивный дуб с табличкой вместо листьев. Информатика – лабиринт из проводов. Русский – пыльные тома на полках. И наконец – биология. Дверь распахнулась, выпуская поток смеха, но её силуэта не было в потоке. Лишь бы не растворилась, как акварель в воде. Лишь бы успел поймать.

И вдруг – она. Вышла неспешно, будто время замедлилось, чтобы дать мне запомнить каждый штрих. Тёмно-синий сарафан обвивал стан, как ночь обнимает луну. Белая рубашка с широкими рукавами – крылья мотылька, замершего перед полётом. А волосы… Боже, эти волосы! Пучок, из которого выбивались прядки цвета тёмной ночи, переходящие в шоколадные глубины. «Омбре» – будто кто-то провёл кистью от рассвета к полуночи.

– Привет! – её голос звенел, как колокольчик в стеклянном куполе.

Я почувствовал, как цифры в голове рассыпались, превращаясь в звёздную пыль.

– Здравствуй, Аврора. Ты… похожа на ботаническую иллюстрацию. Ту, что рисуют золотыми чернилами.

Она рассмеялась, и звук этот напомнил шелест страниц в старом гербарии:

– Спасибо. А ты сегодня – как уравнение в строгом костюме. Специально для меня собрал все переменные?

Чёрт, она видит меня насквозь. Как рентген, который просвечивает даже бетон.

– Для тебя – да. Присядем?

Мы опустились на скамью, и дерево заскрипело, будто делилось воспоминаниями.

– Ты знаешь, у нас совпадают уроки, – начал я, ощущая, как сердце стучит азбукой Морзе. – Может, проводить тебя после школы?

– Ух ты, – её брови взлетели, как крылья той самой бабочки за стеклом. – А зачем тебе это?

Голос её был мягким, как пух одуванчика, но в нём таился вызов.

– Чтобы доказать теорему, – я позволил себе улыбнуться. – Где ты – неизвестная, а я – иррациональное число, ищущее место в твоём уравнении.

Она прикрыла ресницы, и тень от них легла на щёки сеточкой, словно паутина, сплетённая из мгновений.

– Тогда начинай с малого. Сейчас у нас… – она взглянула на часы, браслет на запястье звякнул, как капелька дождя по стеклу, – десять минут до звонка.

– Десять минут – это шестьсот секунд. Достаточно, чтобы найти общий язык.

– Или потерять его, – она наклонилась ближе, и я увидел, как её глаза меняют оттенок: у зрачков – янтарь, по краям – тёмный шоколад. Как галактика, где рождаются звёзды.

– Не теряй меня, – вырвалось невпопад.

– Не смогу, – она коснулась моей руки, и под кожей пробежали мурашки, как по клавишам пианино. – Ты же часть моего расписания теперь.

Звонок загрохотал, разрывая время. Мы встали, и пространство между нами заполнилось тишиной – густой, как сироп.

– До следующей перемены? – спросил я, чувствуя, как в груди распускается что-то хрупкое, как бутон магнолии.