– А я, Аврора, буду тем, кто поливает пустыню. Даже если дождь – это мои слёзы. Даже если маки прорастут лишь через сто лет. – Мои пальцы сплелись с её, как корни, решившие срастись вопреки каменистой почве. – Потому что ты – мой единственный способ дышать.

Её слёзы упали мне на запястье, жгучие, как расплавленное серебро. В них отражались и мы – два силуэта под дубом, чьи шрамы теперь казались не ранами, а дорогами, ведущими друг к другу.

Мы – пара. Эти слова звучат так же необъяснимо, как шелест страниц в старинной библиотеке, когда ветер вдруг проникает в полуоткрытое окно. Я пытаюсь осмыслить это, но понимание ускользает, как тень от облака – видишь очертания, но не можешь поймать.

Раньше я думал, что любовь – это как древний манускрипт: если внимательно изучать каждую букву, рано или поздно откроется истинный смысл. Но Аврора – не текст для анализа. Она – музыка, которая звучит в тишине между строк. Я закрываю глаза – и слышу её мелодию в ритме собственного сердца.

Я ловлю себя на том, что ищу её черты в произведениях классиков. Вот этот закат – он такого же золотисто-розового оттенка, как её смех. А узоры на заиндевевшем стекле – точь-в-точь как те завитки, что она рисует на полях тетрадей, когда задумывается. Даже запах старого пергамента в библиотеке теперь напоминает мне аромат её духов – что-то древесное, с нотками чего-то неуловимого.

Как объяснить друзьям, что я теперь замечаю то, чего не видел раньше? Что я могу часами наблюдать, как солнечный луч играет в хрустальной вазе бабушки, потому что это напоминает мне, как свет преломляется в её глазах?

Она – как стихотворение, которое невозможно разобрать на строфы. Чем больше пытаешься понять структуру, тем глубже погружаешься в его магию. Я тону в этом ощущении, и вместо страха – невероятная лёгкость, будто я наконец-то выпустил из рук тяжёлый груз ненужных вопросов.

Нужно встретиться с друзьями, ещё одна мысль крутилась в моей голове. Было бы неплохо увидеться с ними и с Авророй. Как это называют, убью двух зайцев одним выстрелом? Странная фраза, но всё же.

Я долго крутил телефон в руках перед тем, как набрать Августа. Последние дни я откладывал эту встречу – то под предлогом занятий, то внезапной усталости. Но сегодня утром, глядя на засохший цветок я понял: пора.

Звонок. Два гудка.

– Ты жив? – сразу бросил в трубку Август, и на фоне послышался знакомый гул гаражной музыки.

– Вроде да, – я прислонился к подоконнику, наблюдая, как стайка воробьев дерёт последний кусок булки на тротуаре. – Слушай, может, сегодня…

– Кафе "Старая мельница", в два часа— перебил он. – Близнецы уже ноют, что ты их бросил, а Арон съел три торта в твою честь.

Я рассмеялся, представив Арона, методично уничтожающего десерты в моё отсутствие.

– Я не бросал…

– Эмир, – голос Августа внезапно стал серьёзным, – ты когда в последний раз был на тренировке?

Я замялся. Аврора не любила спорт, а я… я вдруг обнаружил, что мне больше нравится смотреть, как она рисует и дурачиться, чем ходить на тренировки.

– Ладно, не отвечай, – вздохнул он. – Приходи сегодня. И приготовься к допросу.

Гудки.

"Старая мельница" находилась в самом центре города, в здании бывшей… мельницы. Я шёл не спеша, ловя на себе удивлённые взгляды прохожих. Кажется, я напевал. И улыбался.

"Ты стал другим", – сказала бы мама, если бы видела меня сейчас.

В витрине кафе мелькнули знакомые силуэты. Нил и Рил что-то яростно чертили на салфетке – наверное, очередную теорию. Август размахивал руками, изображая, судя по всему, полёт самолёта. Арон… Арон, конечно, уже ел.