Она зажмурилась, будто вызывая видение:

– С лабиринтом из живых изгородей, где каждый поворот – это выбор. С фонтаном в форме лотоса, из которого струится не вода, а свет. И с аллеей, где деревья растут в такт дыханию влюблённых.

– Это не парк, – прошептал я. – Это портрет. Твой портрет.

Она повернулась, и в её глазах вспыхнуло что-то неназванное – как вспышка сверхновой перед тем, как погаснуть.

– Тогда станем соавторами, Эмир. Ты напишешь историю, а я построю мир, где она оживёт.

И в тот миг я понял: наши мечты – не цели. Это кометы, которые мы запустили в ночь, зная, что однажды они столкнутся, ослепив всех своей красотой.

Наша прогулка напоминала страницу из иллюстрированного манускрипта – каждая тень, каждый блик фонаря превращались в миниатюры, обрамлённые золотыми завитками. Мы шли вдоль бетонной стены, испещрённой иероглифами поколений: здесь рокеры выводили молнии кислотной желчью, влюблённые царапали сердца гвоздями, а философы-подростки цитировали Ницше баллончиками. Холст, на котором время смешало кровь, мел и аэрозоль.

– Аврора… – я протянул ладонь, будто предлагал ей войти в зеркало, – можно?

Она положила руку в мою – лёгкую, как крыло мотылька, и тёплую, как глина только что слепленной вазы. Её пальцы сплелись с моими, и мир сузился до точки соприкосновения. Как будто я обхватил запястье самой Вечности – хрупкой, пульсирующей, невероятно живой.

Мы шагали под руку, и асфальт под ногами стал мягче, словно город подстроил тротуар под наш ритм.

– Ещё одна встреча? – спросил я, глядя, как её ресницы отбрасывают решётчатые тени на щёки. – Завтра?

– Ты жадничаешь, Эмир, – она рассмеялась, и звук рассыпался, как бисер по стеклу.

– Время – ненадёжный союзник. Оно либо крадёт мгновения, либо дарит их скупой рукой. Давай грабить его вместе.

Она прижалась плечом, и шерсть её пальто зашептала с моей курткой на языке статического электричества:

– Тогда завтра. Но сегодня… – она остановилась, повернувшись ко мне так, что свет фонаря упал на её губы, окрасив их в цвет спелой хурмы, – сегодня ты ещё не подарил мне цитату.

Я замер, чувствуя, как сердце колотится, как маятник в старинных часах.

– Твоё имя… – начала она, проводя пальцем по моему запястью, – Эмир. В арабском – «принц». В тюркском – «повелитель урожая». А для меня… – её голос стал тише шороха листьев под ногами, – это звук ключа, поворачивающегося в замке.

Я не успел ответить. Она встала на цыпочки, и её дыхание смешалось с моим, как два облака перед грозой. Но внезапно ночь взорвалась рёвом мотора – машина пронеслась в сантиметре, ослепив фарами-кинжалами. Мы отпрыгнули к стене, и её спина прижалась к граффити с кричащим черепом.

– Идиот! – вырвалось у меня, но Аврора уже смеялась, запрокинув голову:

– Представь, он мчался к своей Авроре! Может, мы помешали их истории?

Я не слушал. Внутри кипел вулкан – хотелось догнать того придурка, вырвать руль, втоптать в асфальт… Но её пальцы, сжавшие мою ладонь, стали якорем.

– Пойдём через аллею, – она потянула меня за собой в узкий проход между домами, где тротуар больше походил на трещину в реальности. – Здесь тише.

Мы шли, почти касаясь плечами стен, и луна плыла над нами, как серебряная монета в чёрном фонтане. Я чувствовал её взгляд – тяжёлый, как свинцовое стекло.

– Эмир… – она остановилась, и в тесноте переулка наши тени слились в одну.

Мы замерли в горловине переулка, где стены домов смыкались так близко, что звёзды превращались в серебряные нити, протянутые между крышами. Я поднял её ладонь к губам, ощущая под кожей пульс – быстрый, как стук крыльев колибри.