– Ты главное помни, что без туберкулёза, ВИЧ и гепатита приходить нельзя, – я иронизирую.

И Эль насмешливо фыркает.

Данная межкафедральная шутка давно перешла в разряд бородатых анекдотов, но актуальности своей она не потеряла.

– Да-ша, смотри лебедь! Лебедь! Эль! – Яна вопит радостно на всю округу, скачет, тычет пальцем в сторону пруда.

Показывает.

Трясёт за руку Яна, что ведёт себя сдержанней, подражает независимому виду Элю, но вытянутая шея его выдаёт, и на нас он тоже смотрит.

Ждёт.

И мы, спускаясь по насыпи, подходим к ним, выслушиваем их рассказ, что взахлёб и наперебой, и сфотографироваться они канючат, пытаются приманить лебедя. Пищат запредельно радостно, обмирая от восторга и замирая, когда лебедь горделиво подплывает к берегу.

Косится снисходительно и, будто бы, понимающе на них чёрным глазом.

Лебедь расправляет крылья, взмахивает ими.

И откуда-то с неба планирует второй, опускается грациозно на ребристую тёмную гладь воды, и счастье сусликов не поддается описанию. Они даже не шевелятся, лишь открываются рты, сжимаются мои пальцы справа, Яной.

А я переглядываюсь с Элем.

Говорю беззвучно спасибо.

Такими монстры мне нравятся гораздо больше.

***

Домой мы возвращаемся поздно.

Идём почти половину пути пешком.

Гуляем.

Рассматриваем утопающий в зелени город, ибо как возмущается Эль: «Когда мы последний раз шатались?!»

И приходится вспоминать, а после признавать, что давно, просто так по городу мы шатались очень давно, кажется, что не в этой жизни, в которой все наши прогулки сводились от остановки к корпусу и от корпуса к остановке.

Иногда между больницами.

Весь последний год мы так жили, а потому наверстать упущенное мы обязаны, должны пройтись по набережной и тихим скверам, забраться к памятнику Ленина и под фонтанами, вызывая визг сусликов, пробежаться.

Тем более мне спешить некуда.

Не сегодня.

И бредем поэтому мы медленно, и Эльвин, оказавшийся тайным краеведом, вещает про усадьбы и травит исторические байки.

Про Дом Союзов.

Неомавританский стиль, который суслики пропускают мимо ушей, им куда больше интересно про подземный ход под площадью и клад на одном из перекрестков.

Тайный ход они требуют обследовать, а клад – откопать.

И объяснять, что на месте жандармерии, откуда тайный ход и начинался, давно торговый центр, а сам вход завален, приходится мне. Элечка, как умный человек, ретируется раньше, прощается своевременно на очередной остановке.

Зараза.

Ибо отвечать и пояснять, что вскрывать асфальт одного из центральных перекрестков в поисках эфемерного клада никто не будет, тоже приходится мне. И, уже подходя к дому, я всё ещё ищу ответы на очередные «почему» и рассказываю кто такой Колчак, коего столь подло упомянул Эльвин.

Самого Эля мысленно и не раз, и непечатно упомянула я.

Сам бы он попробовал ответить любознательным детям, зачем убили царя, кто такие белые и почему они решили вдруг воевать с красными.

И вообще нечестно: знаток истории, как оказалось, он, а вопросы ко мне.

Где справедливость?!

– А почему Ганина Яма? – бессчетный вопрос летит от Яна.

– Что почему? – я переспрашиваю уже с раздражением, ищу ключи, что находиться привычно не хотят.

И, как всегда, приходится перетряхивать весь рюкзак в поисках нужных.

У меня ж теперь три разных пары, чтоб их…

– Почему так называется? – уточняет, помогая, Яна.

Нет, весёлыми, любопытными и оживлёнными они мне, конечно, нравятся больше, но можно золотую середину, где не будет столько вопросов, а?

– А я откуда знаю?! – я скептически смотрю на них и во двор, наконец отыскав нужную связку, пропускаю первыми.

Захожу следом.

Выискиваю взглядом внедорожник Красавчика на стоянке. Нахожу, его машина на месте, сверкает в лучах солнца, что близится к закату.