– Каких потомков?

И вдох, Дарья Владимировна, и выдох.

Вдох.

И на втором выдохе я улыбаюсь, поскольку нервная улыбка – это тоже вполне себе улыбка, сообщаю:

– В холодильнике есть Нутелла, в детской – бардак. Смекаете, суслики любознательные?

Смекают.

Ибо руки от моей шеи убираются демонстративно, сползается с моих колен, а две рожицы одинаково недовольно вытягиваются.

Переглядываются, обиженно надувая губы.

– Детей шантажировать нельзя.

– И переводить разговор тоже.

– Паста вся моя? – я, игнорируя жизненные девизы и лозунги, заламываю брови, задаю провокационный вопрос.

От которого суслики сопят.

Пыхтят, но жадность и любовь к шоколаду побеждает:

– Нет!!!

Топот убегающих ног с недавних пор, однозначно, лучшая музыка для моих ушей.

Всегда бы слушала.

Нервная улыбка становится довольной, и, прислушиваясь к шуму на втором этаже – спальня, детская и гостевая комната именно там, – я возвращаюсь к Димке, что всё ещё не отключился, выслушал всё.

Зачем-то.

– Чего тебе, предатель?

– Знаешь, – он тянет задумчиво, – твоих племянников я тебе не доверю.

– А они у меня уже есть?

– В будущем, Данька, – Димыч уточняет как-то поспешно, хмыкает, – слышала такое слово? В бу-ду-щем! Я на перспективу думаю.

– Молодец, перспективный мой, – я хвалю.

Осведомляюсь заботливо:

– Ты за этим позвонил?

– Почти, – Димыч снова хмыкает.

Говорит необычно взволнованно, отчасти неуверенно, непривычно, и глаза от удивления я открываю, сажусь резко.

Слушаю, не слыша:

– У нас сегодня семейный ужин. В восемь, я хочу вас кое с кем познакомить.

***

Её зовут Алёна.

Ей двадцать три, у неё тёмные волосы, шоколадные глаза, смущенная улыбка и милые ямочки на щеках. С Димычем они познакомились в эту декабрьскую, почти новогоднюю, ночь в баре Ника, в котором барменом Алёна и работает.

И встречаются они уже аккурат полгода.

– Мы думаем пожениться, – Димка светится начищенным самоваром.

И мы с Лёнькой украдкой переглядываемся, а па давится невовремя отпитым вином.

Невозмутима только мама.

– Если решили и уверены, то женитесь, – мама улыбается, не ведет даже бровью, почему-то.

Я вот готова.

И спросить, какого… какого.

Так… внезапно.

– Только, надеюсь, свадьба не завтра? – мама спрашивает мягко. – Платье требует долгого выбора.

– А мы… мы, Инга Вацловна, уже смотрели платье… – Алёна говорит неуверенно.

Чуть краснеет, и я вижу, как Димка ободряюще сжимает её руку под столом.

И продолжает она храбро:

– Мы вообще хотели бы просто расписаться, без шумихи, да, Мить?

– Правда, мам, – Димыч корчит смешную физиономию, проводит ребром ладони по шее, – вот тут эти торжества сидят. Честное слово, я с Алёнкой быстрее разведусь, если мне придётся надевать все эти удавки и пиджаки.

Мама качает головой.

Делает строгое лицо, но не возражает, да и не маме требовать пышную свадьбу. Они с па расписались с утра, когда он пришёл с дежурства, а она на него ещё не ушла.

– Ладно, молодежь, какие ещё требования у вас будут?

– Никаких, – Димыч расплывается в улыбке.– Просто порадуйтесь за нас.

– Порадуемся, – па добродушно ухмыляется, но взгляд у него серьёзный, и, судя по всему, братца ещё ждет мужской разговор. – И раз пошла такая пьянка, то у нас с мамой для вас тоже есть новость. Мы улетаем в Карловы Вары. Билеты я уже купил, вылет завтра вечером.

– Надолго? – спрашиваю я.

И с Димкой, что перестает улыбаться и радоваться жизни, мы обеспокоенно переглядываемся.

Чехию любит мама, и этой любовью заразила нас всех. Мы часто там бываем, вот только… если па решает, перекроив весь график, улететь внезапно отдыхать с мамой, то значит её здоровье ему совершенно не нравится.