Сегодня что, международный день вопросов?!

Почему-почему-почему…

– Дань? – брат удивляется, поскольку вместо приветствия у меня вырывается страдальческий и протяжный стон.

Ещё вой.

На одной длинной ноте.

– Вот ты знаешь, почему глаза можно заморозить только при очень низкой температуре? – я машинально повторяю последний вопрос Яны.

Повторяю, осознаю и, медленно убрав подушку с лица, а телефон от уха, подозрительно смотрю на нетерпеливо прыгающего около дивана суслика.

– Так почему? – Яна глядит требовательно.

А Дим – братец, чтоб его, заботливый – ей вторит:

– Данька, твои интересы меня, как твоего старшего брата, настораживают и волнуют. Ты точно прошла психиатра в этом году? Или опять подмахнули по знакомству?

Димка беспокоится наигранно.

Только я его не слушаю.

Я вкрадчиво интересуюсь у Яны:

– Монстры, вы чего там смотрите?!

– Дискавери! – радостно вопит Ян, вприпрыжку забегая на кухню и плюхаясь рядом. – Там про человека рассказывают, глаза и кра-крик-консерву, в общем. Даша, а вот глаза же у нас влажные, да?

Глаза, оттягивая нижние веки, он мне наглядно показывает.

– Да.

– Вот, значит, в них вода, – суслик подытоживает с умным видом, говорит важно. – А чего они тогда не замерзают на холоде? Вода ж замерзает…

Димка, слыша сусликов, хрюкает.

Ржёт откровенно.

– Данька, я тоже требую и жду ответа, – строгим голосом, подражая па, вопрошает он, но конец фразы смазывается очередным приступом громкого хохота. – Почему глаза человечьи не замерзают, Дарья Владимировна?

Га-а-ад.

– Ну… – я тяну задумчиво.

Пытаюсь, хаотично перебирая варианты и обрывки знаний, вспомнить, не замечать сусликов, что смотрят вопросительно и требовательно.

Ожидающе.

А Димка вопросительно-требовательно и ожидающе слушает, и я отчётливо представляю, сколько мне будет припоминаться, если я сейчас не отвечу.

– Ну, потому… – я, осознавая, что ответ находиться не хочет, повторяю глубокомысленно, – что…

– Что? – Димыч коварен.

И я понимаю, что месть моя будет жестокой.

Многократной.

– Так почему? – монстры ему аккомпанируют просто идеально, взирают с максимальным любопытством на рожицах.

– Потому что в слёзной жидкости, кроме воды, есть ещё соль, – я сообщаю неуверенно и, не слыша возражений, продолжаю. – Солённая же вода не замерзает даже при низких температурах. Плюс в сосудистой оболочке много кровеносных сосудов, которые не дают замерзнуть.

Вот, всё.

Я, кажется, отделалась малой кровью.

Вот только… суслики моргают, синхронно и недоуменно, переглядываются, и я понимаю, что не-а, не отделалась.

Очередные вопросы уже готовы.

– Дим, давай я тебе перезвоню? – я спрашиваю с надеждой.

– Не-не, тут так интересно, что мы всей ординаторской слушаем. Не смей отключаться, Репейник!

– Димыч, ты… ты…

– Твой любимый старший брат, – он подсказывает самодовольно, говорит неразборчиво и не мне, чтоб после произнести уже слышно. – Тебе тут от Андрея привет.

– Ему тоже, – я отвечаю благодушно.

Планирую пожаловаться доброму и сострадательному другу братца на братца же, открываю рот, который закрыть приходится.

Выслушать сусликов.

– …а там ещё сказали, что людей замораживают, креконсерва… криоканса… – Яна склоняется, заглядывая мне в лицо, хмурится и сложное слово выговорить пытается.

Дёргает себя за косичку.

– Криоконсервация? – я догадываюсь тоскливо.

– Ага, – она охотно кивает

Забирается ко мне на колени, готовая слушать про незнакомое и непонятное.

Однако любопытное.

– Зачем людей замораживать?! – Ян, оплетая руками мою шею, виснет сбоку.

Тормошит.

Всё, суслики, сдаюсь.

Баста.

– Для потомков, – с протяжным вздохом я сваливаюсь под тяжестью двух монстров, откидываюсь на спинку дивана, – и чтоб вы спросили.