Шипит.

– А Кирилл зашивал, когда Ян на стекло наступил.

Две пары глаз смотрят с одинаковой требовательностью и сомнением.

Сомнением в моих способностях.

– Ну тут же стекла не было, – я скриплю сквозь зубы и перекись, как и думала, нахожу в холодильнике.

– Больно будет… – Яна ахает приглушенно.

– Не будет, – я фыркаю и содранную кожу щедро поливаю.

Ян стонет и подвывает, прикладывает целую конечность ко лбу.

Показательно.

– Не ври, не верю.

Руку от лба убирают и приоткрыв один глаз, недоверчиво смотрят.

Объявляют, выпятив нижнюю губу:

– Ты злая!

– А ещё жестокая и бессердечная, суслик, – великую тайну я открываю страшным шёпотом и бинтую на всякий случай самофиксирующимся бинтом, что в той же аптечке нашла, – но, если перестанешь помирать, могу рассказать, почему пена появляется.

И… великую тайну открывают мне:

– В крови каталаза. Она с перекисью соединяется и получается вода и кислород, влач.

Ян сообщает снисходительным тоном, ехидничает, коверкая слово, и пока я подбираю от удивления нижнюю челюсть, мне нажимают на кончик носа и, ловко подныривая под моей рукой, спрыгивают на пол.

Уносятся прочь.

***

Спокойствие длится до половины первого, когда, оглушая с двух сторон, мне напоминают, что хотят есть.

И проблем нет.

Они отсутствуют до того момента, пока я не открываю холодильник и не вижу.

Ничего не вижу.

– А-а-а… где? – я оборачиваюсь к сусликам.

– Что?

Брови они вопросительно приподнимают вместе, моргают синхронно.

– Еда где?

Они переглядываются, и отвечает, пожав плечами, Яна:

- Нам Софья Павловна готовила.

Песец.

***

Минус моя прическа, мой макияж, мой белоснежный топ, мои чистые брюки и моя нервная система, которая вот прямо сейчас умирает в истерике.

Левый глаз уже истерично дёргается.

– Ты уверена, что… – недоверчиво тянет Яна и, заглянув в ноут с открытой вкладкой, старательно выговаривает, заканчивает по слогам, – …что курица по-фран-цуз-ски именно так выглядит?

Я отвечаю ей мрачным взглядом.

Сдуваю с лица прядь волос.

– Не знаю, про французский, – с видом критика задумывается Ян, – но курица да, так и выглядит.

И это он, если что, не про форму с обугленной курицей в моих руках говорит.

Паршивец.

– У меня через три часа важная встреча, – я сообщаю им ровным тоном, стараюсь не сорваться на визг, – а я похожа… похожа…

– На курицу, – вкрадчиво слышится от дверей.

И головы мы поворачиваем вместе.

Кирилл Александрович стоит, привалившись к косяку и сложив руки на груди, с интересом разглядывает меня. Я натыкаюсь взглядом на его, в котором пляшут насмешливые искры, ещё и уголки губ у него подозрительно подрагивают.

Весело ему, да?!

А меня Лёнька убьёт!

Отсюда до дома, по пробкам – полтора часа, привести себя в порядок – ещё час, а от дома до центра ещё плюсом два часа по все тем же пробкам!

Я не успею к семи.

– Кирилл!!! – суслики, между тем, слаженно несутся к нему и вопят наперебой.

– Кирилл, мы есть хотим!!!

– Она нас не кормит!

– Ян коленки разбил и локоть!

– А Даша зашивать не стала!

– И она готовить не умеет!

– Она курицу сожгла!

– И палец порезала, когда лук резала!

– А ещё майонез на себя уронила.

– Сама!!! – заканчивают хором.

И на меня смотрят все трое.

***

– Почему суслики? – интересуется Кирилл Александрович, нарезает быстро картошку кружками.

Выкладывает на противень.

Суслики же отрываются от тёрки сыра, поднимают две перепачканные в шоколаде любопытные рожицы. На обед и полдник у них сегодня была заказанная пицца и шоколадная паста на десерт.

А я пожимаю плечами:

– Не знаю, – и, покосившись на разочарованные мордашки, мстительно добавляю, – называть монстрами некрасиво.

В ответ мне корчат гримасы и показывают языки, и я отвечаю им тем же, натыкаюсь на укоризненный взгляд Лаврова.