Я медленно свешиваю ноги с дивана на пол и обхватываю себя руками. Как же я сегодня устала..!

– Я вернулась домой, но там… Словом, там теперь живёт моя сестра. Лёшка предложил переночевать у него, – ну вот зачем я оправдываюсь?! И было бы перед кем! – Стой! А ты чего здесь делаешь? С какой стати допрос устраиваешь?

Морщусь от вылетевшего слова, словно лимона кусок проглотила. И бывшая подруга недобро усмехается:

– Тебе не привыкать! – словом бьёт, как пощёчиной. Лучше бы ударила! Сил нет терпеть все эти пересуды. Даже закон сказал: довольно. Оттрубила положенное, всё, свободна. – Что смотришь? Зачем припёрлась? Ты же чудовище, таким не место в нашем городе. Мужики вообще поговаривали, чтоб того тебя… ну, вначале. Потом подутихли. Я бы на твоём месте никогда бы не решилась вернуться…

– Твоё счастье, что ты не на моём месте, – выплёвываю я, поднимаясь. – И молись, чтобы тебе никогда не пришлось на нём оказаться!

Я хватаю многострадальный чемодан и иду к выходу. Люська подлетает, когда я уже стою в дверях.

– Ты же не вернёшься? Завтра, послезавтра? Ань, не возвращайся, – говорит она жалобно, но мне почему-то брезгливо. – Мы с Лёшкой пожениться хотели. Год уже вместе. У меня и ключи от квартиры есть. Я и пришла-то, потому что он звонил, как с работы выехал. Я видела, что такси подъехало, он в подъезд вошёл. Вот и собралась.

– Мне нет до этого дела, – успокаиваю её. – Совет вам да любовь!

– Ага, – продолжает ныть Сергеева. – Ты не дура, Анька. Будто не знаешь, что Лёшка одну тебя любит. Всегда любил. Он же бросит меня, раз знает, что ты вернулась, да ещё и в беде.

– Не переживай, Сергеева, я не собираюсь уводить у тебя Красавина.

– Да тебе этого и не надо делать! Сам побежит, словно ты не знаешь!

– Ты отмороженная или как? – не выдерживаю я. – Он мне не нужен, так понятно?

– Только ты ему нужна! – ноет Люська. – У него мать шейку бедра недавно сломала, я ухаживаю за ней. Отец два года назад инфаркт пережил. Сейчас лучше, но стрессы ни к чему…

– Ну и зачем ты мне всё это говоришь? Я-то тут причём?!

– Ань, богом тебя молю, уезжай из города. Лёшка всё потеряет из-за своей неуёмной любви к тебе! Родители ведь просто не переживут такого позора! На заводе его тоже турнут за связь с бывшей зэчкой. В городе все возненавидят… Ну ты должна понимать, где и с какими людьми мы живём. А ты… ты же чудовище, тебя все проклинают. Не будет тебе жизни здесь, да и Лёшку утянешь в это болото. А я его люблю.

Я смотрю на одноклассницу, а вижу только пустую и бездушную оболочку. Разве кто-то – хоть кто-нибудь из них – хотя бы раз задался вопросом, что мне пришлось пережить, как я докатилась до такого? Нет. Всем было абсолютно всё равно. А мне… и подавно. Эти ущербные люди, не видящие дальше собственного носа, не способны понять, что иногда самые кошмарные поступки мы совершаем из невероятно огромной, безграничной любви.

– Так что скажешь? – вырывает меня из невесёлых раздумий голос Люськи. – Исчезнешь просто? Не станешь Лёшке жизнь ломать?

Даже забавно, что на протяжении всей беззаботной жизни мы окружаем себя подобными людьми, которые готовы затоптать, отобрав последний ломоть хлеба! И ведь раньше я считала бывшую подругу чуткой и отзывчивой девушкой. А теперь она, прекрасно зная, что мне некуда податься, так просто толкает меня в заботливо приоткрытые двери в половине четвёртого утра в январскую ночь.

Я создаю подобие улыбки и киваю:

– Обещаю. Не навсегда, но увидимся нескоро. Встану на ноги и верну свою квартиру. А пока… будь счастлива, Люська.

От её перекошенного выражения лица в моей груди вспыхивает маленькая искорка радости. Пусть недоброй, неправедной. И пусть гаснет столь же скоро, едва затеплившись, но я чувствую это. Чувствую хоть что-то, кроме пустоты и боли.