Представьте себе большую залу, заполненную рядами стульев. На одной стене растянуто огромное бело полотно. В залу набивается человек двести, не меньше. Люди платят несколько мелких монет и занимают места. Свет гаснет. На мгновение зала погружается во тьму и мощный луч света, бьющий из особой световой машины, что стоит за спиной зрителей, падает на полотно. В тот же миг на полотне появляются образы. Вы ведь знакомы с такой вещью, как camera obscura? Так вот вообразите себе ту же самую камеру с той лишь разницей, что образы на стене двигаются, как живые.

Сказав так, старик уселся в кресле поудобней, повернул голову к стене и в тот же миг из его глаз ударили два мощных луча света. И тут же на стене появились тени и тени двигались и жили…

Геката смотрела, как зачарованная, не в силах отвести взора от живущих собственной жизнью, движущихся на стене образов.

– Так вот откуда Вы взяли это странное имя! – сказала она, когда бьющие из глаз старика лучи света, показав историю графа Орлока до конца, погасли. – Носферату… это имя пахнет тленом и ужасом.

– Вот именно! – согласился Старик. – Ужасом и тленом!

Ṫ

Это случилось осенью, когда деревья стояли желтые как египетские мумии и красные, словно кровь жертвенных животных. В десятую ночь десятого лунного месяца у Гекаты начались схватки. У всех женщин так, и у колдуний – тоже.

Она рожала в своей комнате. Cама. Без помощи акушера или повитухи.

Рядом был только старик.

Вот уже в третий раз послеполуночной порой Криптус переступил порог комнаты, где корчилась в муках его сожительница, что мольбой и криком призывала разрешение от бремени.

Казалось, дитя Гекаты всеми силами противилось этому, упиралось, не желая по доброй воле покидать материнскую утробу. Как ни тужилась женщина, как ни сдавливала руками живот, превозмогая адскую боль, ребенок не выходил.

Криптус неторопливо разложил на столе всё необходимое: кувшин с теплой водой, полотенце, урезанную в несколько раз простынь для пелены и, наконец, ножницы для обрезания пуповины.

Он втянул в себя воздух – тот был пропитан запахом пота и крови роженицы. Затем подошел к окну и распахнул его.

Как раз в этот момент женщина поднатужилась еще раз, прокричала, срывая горло: «Твою же мать! Тринадцатое пекло! Чертов зад я имела!» и тут же из ее лона показалась окровавленная головка. Затем – тельце.

И вот с чавкающим звуком сизоцветный младенец выскользнул из материнского лона на окровавленную сложенную вчетверо пелену.

Одного мимолетно брошенного на дитя взгляда старику хватило, чтобы понять: дело плохо.

С огромным трудом сев на постели, Геката во все глаза смотрел на младенца, прислушиваясь к его дыханию, потом встряхнула его. Дитя не кричало.

Женщина взяла его на измазанные кровью руки, пальцами правой руки очистила крохотный ротик от родовой слизи, затем осторожно уложила новорожденную вниз лицом, и – дабы то пробудилось и сделало первый вдох – ладонью шлепнула по крохотной попке. Дитя не шелохнулось.

Тогда Геката прислонила ухо к малюсенькой грудке. Прислушиваясь, задержала дыхание, дабы узнать, наконец, бьется ли сердце.

Но крохотное сердечко молчало.

Девочка была мертва.

Ṫ

Хоть путь и был совсем не далеким, можно сказать – смехотворным, всего-то тысяча шагов, но ослабелой роженице он показался бесконечным. С одной стороны ей хотелось, чтобы эта дорога поскорей завершилась, ибо внутри у нее всё болело, и каждый шаг давался с трудом. С другой стороны она понимала, что каждый новый шаг приближает окончательную разлуку с ее крошкой, и это причиняло муку куда большую, нежели мучения плоти.