– А я вроде слышала, что наши соседи постарались, – добавила Дашка.

– От Марьи Петровны? У неё все, кто ей не нравятся, враги и копают, – хмыкнула Федора. – Только закапывается она самостоятельно.

Дашка закончила с бельём, плюхнулась на табурет, стала чистить картошку:

– А что, Соня теперь за Артёма не выйдет?

– Ты б про себя лучше думала! Не выйдет за него, выйдет за другого, – сказала Федора, задумалась и добавила, – а вообще не знаю. Она у нас хитрая выросла, да?

Дашка засмеялась.

– Палец себе не отрежь, хихикает она! – напустила серьёзность на себя Федора, и они дальше удалились от темы «откуда у Федоры Предчувствие».

Федора этому предчувствию доверяла даже без всяких видимых доказательств – просто потому, что лучше, почувствовав что-то неладное, отпрыгнуть, а потом уже оглянуться и увидеть, как по этому месту пронесся потерявший управление автомобиль. Поэтому она даже не удивилась телеграмме, за которой пришлось спуститься в обед к почтальону.

Составители проявили чудеса шифровки:

НИКТО НЕ ЕДЕТ ЗПТ ЖДЁМ ТЧК С ПОЧТЕНИЕМ ИЗ ТУЛЫ

– Прятала, прятала, да недопрятала, а? – заглянул через плечо дворник Матвеич. – С поезда-то сняли?

Федора нахмурилась, стала загибать пальцы:

– Погоди, это сколько времени прошло… Тут два часа езды!

– Ну так они не знают, когда, – хмыкнул Матвеич в усы. – Я тебе говорю, забрали в участок.

– Так забрали, она бы к нему бегала! А она политесы с Веселовским, жабой этой разводит. Сбежал, небось.

– А может и сбежал, – покладисто согласился дворник. – Этот может.

Она уже собралась подниматься, но заметила Артёма, выходившего от Рокстоков. Да, выходит, Дашкины слухи не все враньё! Вот, значит, какая сила вмешалась…

Федора почувствовала смутное ощущение, что Марья Петровна при всём своём дурном характере могла быть на этот раз права, что у соседей могли быть какие-то свои счёты к семейству Янтарских… Но поднявшись, Федора подумала, что заражается от хозяев, а на деле всё просто – Роман натворил на этот раз на уголовщину, вот и пришла расплата.

Общество, меж тем, расходилось; отпровожав всех, Марья Петровна ушла общаться тет-а-тет с Веселовским и его подбородками. Федора хотела было заглянуть к ней с телеграммой, но тут проходившая мимо Софья потянулась поправить заколку-невидимку, рукав её блузки задрался, и перед взглядом Федоры мелькнули сине-фиолетовые пятна. Мелькнули и исчезли; Софа ушла.

На Федору вновь невидимой мощной волной нахлынуло такое чистейшее, такое лютое бешенство, что она, сжав губы, практически всунула телеграмму подвернувшемуся Вениамину Борисовичу и, развернувшись, ушла с такой идеально выпрямленной спиной, словно это была последняя опора для всего мира.

Вениамин Борисович слегка такому обращению удивился, но, прочитав телеграмму, понял, что Федора так расстроилась, что не смогла найти нужных слов. Он догадывался, что она любит его детей как своих, и был удивлён разве что своим полнейшим равнодушием к известиям. Хотя – может быть, это шифр? Хотя – зачем посылать? Что ж, значит, его сына поймали.

Он поймал себя на обычно несвойственном желании выпить, возможно даже водки.

Самое интересное, что он сам толком не мог понять, хочет ли он выпить от расстройства, от радости, от облегчения, от страха, от чего-либо ещё или от всего вместе. Пить в любом случае было рано. Надо было к тому же избавиться от Михаила Васильевича, поэтому Вениамин ещё немного позанимался самоанализом, прикидывая, например, как он будет жить в качестве отца преступника. Тюремного заключённого.

По всему выходило, что нормально. Не то чувства его по отношению к окружающим серьёзно просели, не то у него плохо получалось жалеть или сочувствовать именно сыну, с которым общего было, кажется, меньше, чем с официанткой. Да и сложно сочувствовать человеку, который тебя ни в грош не ставит; наверное, женщинам легче. Их спасает материнский инстинкт – плохой, хороший, а она его выносила и выкормила, и передачки носить в тюрьму будет. Наверное, это правильно. Гуманно.