С другой стороны, уныло думал Вениамин, по вине его сына погиб человек. А тому даже не пришло в голову сдаться с повинной. Что бы он, Вениамин, Венечка, делал бы, если бы в двадцать один оказался причиной чужой смерти? Наверное, рыдал бы в каком-нибудь углу от ужаса.

Вениамин Борисович подумал, что теперь его будут винить в том, что он воспитал преступника; однако он этого не делал, потому что не воспитывал Рому вовсе – и это звучит ещё хуже.

А что надо было делать? Как поступить? И как нужно было понять, когда рядом была Марья Петровна, которая всегда на все сто процентов знала, что делать?

Как и когда он должен был перестать доверять собственной жене?

Впрочем, подумал ещё более уныло Вениамин, Роман-то перестал меня уважать и считаться с моим мнением потому, что именно так ко мне стала относится она сама. Честно перенял у матери.

Которая уже полчаса ублажает Веселовского! Вениамин решил перенять манеру Федоры и молча всунуть жене листок – в конце концов, он тоже может быть убит горем! – и подошёл к двери.

– Марья Петровна! Им уже заинтересовались, не приведёте вы, значит полиция! Это выглядит подозрительно…

– Признайте, что за этим стоят Рокстоки!

– Да причем здесь это! Пусть он явится, тогда ещё есть шанс пройти как свидетелю…

– Мой сын ни в чем не виновен! Не надо впутывать его в эту грязь. И не уходите от ответа, мне уже сообщили, что, якобы, их сын видел где-то Романа, в каком-то притоне. Их сын – гимназист! Это смешно.

– Марья Петровна!! – Веселовский понизил голос и яростно зашипел. – Вашего сына видела куча народу, куча! Часть из них отчислена, а часть проходит под следствием по подозрению в убийстве или соучастничестве, и ЭТИ показания ни вы, ни я замести не сможете! Притаскивайте сына, мы всё обговорим, и всё ещё может обойтись…

Вениамин Борисович отошёл от двери, методично порвал телеграмму на мелкие кусочки, затем накинул пальто, спустился, стрельнул у дворника сигаретку и закурил. Матвеич покосился, но промолчал.

– Здесь не курят. Отец Угрим увидит…

Временами Аглая начинала его утомлять.

– Ладно, – Роман убрал папироску. – Пойдём сегодня.

– Луна же полная, – горячо зашептала Аглая, показывая покрасневшей от мороза ладонью на небо, но Роман отмахнулся.

– Сколько уже можно! Полжизни собираемся. Да и сама говоришь, никто туда не ходит.

Аглая ещё поотговаривала, но Роман стоял на своём: сегодня. За ним и так Савелий ходит как привязанный, ждёт, когда пойдёт проситься на поселение. Пока Роману везло – отец Угрим, без которого такие дела не обходились, был нездоров и до простых смертных не снисходил.

Это было на руку – увязать в этом болоте сильнее не хотелось. Роман успел уже выяснить, что и лечатся тут травами да заговорами, и во всем остальном застыли в каких-то дремучих веках. Имевшая в столице некоторое очарование идея поселиться в глуши на свежем воздухе и подальше от всех неприятностей, ласкать на сеновале Аглаю, загорать на солнце, да трескать фрукты-ягоды, – идея эта перед лицом деревенских реалий совершенно заглохла. Понятно, почему Аглая так рвалась из этого обилия кислорода в город.

Но непонятно, что с этим делать, думал он, усаживаясь в тереме на колени в круг: перед ужином непременно шли моления. Сбоку от него была убрана ткань, и богатый оклад иконы вместе с книгой нещадно отвлекал его и от молитв, и даже от собственных мыслей.

Скрипнула дверь.

В дверном проёме замешкались, потом показался невысокий кряжистый мужчина в полицейской форме.

Роман следил за ним взглядом. В голове: бежать, окна, не за ним, а за кем, книга, обогнуть и в дверь, а дальше…