Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 1. Взлет Андрей Хилев
Моей дочери Ольге посвящается.
Часть I: Ранние годы и становление
Я стоял на вершине Кампанилы Джотто и наслаждался панорамой, которая, казалось, осталась неизменной со времён Ренессанса. Терракотовые крыши Флоренции расстилались передо мной, словно мозаика из обожженной глины, а купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, инженерное чудо Брунеллески, возвышался над городом как безмолвный страж истории. Флоренция, какой же ты была, когда тут появился Никколо Макиавелли?
Солнце садилось за холмы Тосканы, окрашивая терракотовые крыши Флоренции в золотистые тона. Спустя пять веков город Макиавелли по-прежнему хранил свои тайны, по-прежнему оставался загадкой – как и человек, которого он породил.
В этой книге есть и вымышленные события и достоверные. Мне очень хотелось бы, чтобы Вы, как читатель, следуя за мной почувствовали вкус и ощущении этой великолепной эпохи – 15 века, когда были города, республики, королевства, интриги, войны…
Я, гуляя остановился на площади Синьории, где когда-то возвышался костер тщеславия. Именно здесь Савонарола организовал сожжение «суеты» – предметов роскоши, карнавальных масок, «непристойных» книг и произведений искусства. Именно здесь же, четыре года спустя, в 1498 году, сам монах был повешен и сожжен по обвинению в ереси, а пепел брошен в реку Арно…
Но все по порядку.
«Понять идеи Никколо Макиавелли без погружения в реалии Флоренции XV века – это все равно что пытаться постичь суть красоты драгоценного камня, не зная, под каким давлением и в каких условиях он формировался». От автора
Глава 1: Флоренция эпохи Возрождения
Флоренция, лето, 1489 год. Солнце медленно опускалось за купол величественного собора Санта-Мария-дель-Фьоре, окрашивая терракотовые крыши Флоренции в цвета темного золота. В узких улочках, петляющих между каменными дворцами, уже сгущались тени.
На рассвете город был тёмен и влажен. Ранние прохожие несли лампы или факелы. Из лавок выползали подмастерья, с мешками муки на плечах. Из монастырей выходили послушники, устремляясь к рынкам – за хлебом и новостями. Возле колодцев собирались женщины с кувшинами, сплетничая, пока вода набиралась в шуме городского утреннего дыхания.
Но вообще рассвет над Флоренцией начался не с пения петухов, а со звона монет. Еще до того, как первые лучи солнца коснулись купола Санта-Мария-дель-Фьоре, в конторах на виа Порта Росса уже зажглись свечи и кипела работа. Здесь, в узких помещениях с низкими сводами, решались судьбы королей и империй. Здесь, в помещении размером не больше современной гостиной, вершились судьбы королевств.
К девяти утра город уже оживал. Улицы широкие – такие как виа дельи Спеччиали или виа Калимала – наполнялись звуками: голосами торговцев, руганью погонщиков мулов, звонким «occhio!» – «берегись!» – с которым неслись мальчишки с корзинами. Шёлковщики разворачивали ткани прямо на подставках. Кожевники выставляли мешки и седла на показ. У лавок аптекарей стояли витрины с цветными пузырьками – жёлтыми, синими, зелёными. Аромат розмарина, пыльцы, уксуса, жжёной корицы смешивался с запахом мокрой шерсти, пыли и чеснока.
Каждый ремесленник с достоинством шёл в свой квартал. Шерстяники – к Арте ди Лана. Ювелиры – к мосту. Скульпторы – в сторону мастерских на левом берегу. Их лица были сосредоточенными. И даже подростки, только начавшие обучение, уже шли с видом людей, несущих ответственность. Здесь никто не мог позволить себе пустоту. Город требовал вклада от каждого.
Узкие переулки вели к неожиданно просторным площадям. Одной из них была Пьяцца Синьории. Это было не просто открытое место – это была сцена. Здесь выступали актеры. Здесь зачитывали приказы. Здесь жгли еретиков. Здесь вставали трибуны. Здесь проходили шествия. И каждый, кто стоял на этой площади, чувствовал: он часть действия. Даже если просто держит корзину с репой.
Лоренцо Торнабуони склонился над гроссбухом, его перо скрипело по пергаменту, записывая суммы, от которых закружилась бы голова у любого современного банкира. «Английскому королю – пятьдесят тысяч флоринов, французскому дофину – тридцать тысяч, папе римскому – сто тысяч...»
Экономическое процветание Флоренции XV века стало прочным фундаментом её культурного величия. Город утвердился как важнейший финансовый и торговый центр Европы.
Бенедетто Дей, флорентийский купец, в своей «Книге торговли» с плохо скрываемой гордостью писал: «Наши банкирские дома имеют отделения по всей Европе, от Лондона до Константинополя, и нет такого значительного дела, где не участвовал бы флорентийский капитал».
Флорентийские банкиры не просто давали деньги в долг – они были архитекторами европейской экономики. Филиалы банка Медичи раскинулись от туманного Лондона до жаркого Константинополя, от дождливого Брюгге до солнечной Неаполя. Лоренцо Торнабуони, управляющий римским филиалом банка Медичи, писал в 1489 году: «Наши флорины текут по Европе подобно крови в жилах человека. Без них монархи не могут воевать, а купцы – торговать».
Каждый флорин весил ровно 3,54 грамма чистого золота и нес на себе изображение лилии – символа города, и святого Иоанна Крестителя – его покровителя. Но истинная магия заключалась не в металле, а в доверии. От Лондона до Константинополя, от Севильи до Новгорода купцы предпочитали флорентийское золото любому другому.
Всем было известно где находится самый мощный финансовый центр – это виа Торнабуони, улица, где располагались конторы крупнейших флорентийских банкирских домов – Бардир Перуцци, Строцци и, конечно же, Медичи.
Это было по истине банковская империя, созданная усилиями и стараниями Козимо Медичи. Курьеры банка Медичи скакали по дорогам Европы быстрее королевских гонцов. Информация, которую они получали на местах и потом везли о ценах на шерсть в Лондоне достигала Флоренции быстрее, чем английский король узнавал о ситуации в своих портах. Знание было силой, а сила – деньгами.
Флоренция была городом банкиров и торговцев, где деньги значили очень много. Состояния тратились на искусство и архитектуру, но и расслоение общества становилось всё более заметным.
Система налогообложения, особенно введенная во Флорентийской републики в 1427 году – кадастр (catasto), пыталась сделать распределение налогового бремени более справедливым среди всех слоев общества, вызывала постоянные споры и недовольство.
Кадастр (catasto) 1427 года был попыткой честно оценить имущество граждан и взимать налоги пропорционально их состоянию. Но богатые находили способы скрыть часть своих активов или добиться льгот. Система налогообложения, введенная в 1427 году, вызывала постоянные споры и недовольство. Маттео Пальмьери, видный гуманист и государственный деятель, отмечал: «Ничто не вызывает большего раздражения у граждан, чем налоги, и ничто так не разделяет общество, как споры о том, кто и сколько должен платить в казну».
«Известно, что даже честнейший Козимо Медичи, – писал анонимный автор политического памфлета 1440-х годов, – платит в казну меньше, чем следовало бы, по справедливости. Его банкиры умеют так запутать счета, что даже самый опытный ревизор не обнаружит всех его богатств».
Но все равно Флоренция в ту эпоху процветала. Бенедетто Деи, флорентийский хронист и статистик своего времени, составил в 1472 году поразительный список: «В нашем славном городе – 270 лавок шерстяников, 83 мастерские шелка-ткачей, 54 резчика по камню и мрамору, 44 ювелира, более 30 банкирских домов. Мы превзошли Венецию в богатстве и Рим в могуществе!»
В конторе на виа Калимала, где располагалась штаб-квартира цеха шерстяников Arte di Lana, ежедневно совершались сделки на суммы, превышающие годовые бюджеты целых государств.
Франческо Датини, «купец из Прато», как он сам себя называл, оставил потомкам более 150 тысяч деловых писем, в которых описывал масштабы флорентийской торговли: «Сегодня отправил во Фландрию тысячу кусков сукна, в Лондон – партию шелка, в Авиньон – специи с Востока. В одном из них он писал: «Флоренция – это паук в центре мировой паутины. Каждая нить ведет к золоту».
По утрам, когда туман еще не рассеялся над Арно, в мастерских Ольтрарно уже раздавался стук молотков и скрежет резцов. Здесь, в квартале ремесленников на левом берегу реки, создавались шедевры, которые будут восхищать человечество веками. В мастерской Верроккьо, весной 1480 год, восемнадцатилетний Леонардо да Винчи смешивал краски в углу мастерской, когда услышал возглас учителя. Андреа Верроккьо стоял перед картиной «Крещение Христа», на которой ангел, написанный учеником, затмевал все остальные фигуры.
«Когда ученик превосходит учителя, – произнес мастер, откладывая кисть, – время покинуть поле битвы с честью». Верроккьо в сердцах бросил кисти и поклялся больше никогда не рисовать
Джорджо Вазари позже запишет эту историю в своих «Жизнеописаниях», но истинное значение момента было глубже анекдота. Флоренция создала систему, где талант неизбежно всплывал на поверхность.
Филиппо Брунеллески, завершая купол Санта-Мария-дель-Фьоре, не просто строил храм – он создавал новую геометрию пространства. Анонимный хронист записал в день освящения собора в 1436 году: «Казалось, что небо спустилось на землю. Купол виден за десять миль – путники знают: они приближаются к центру мира
