Но затем, когда он опустил бинокль и уже собирался отвернуться, его взгляд уловил что-то странное. Движение. Еле заметное, но определенно движение. В одном из окон дальнего дома, на уровне четвертого этажа. Не просто отражение солнца, а что-то, что мелькнуло и исчезло. Словно кто-то отдернул штору или скрылся в глубине комнаты.

Это было слишком далеко, чтобы рассмотреть детали. Но Сергей почувствовал, как сердце ухнуло куда-то в живот. Неопределенность была страшнее ясности. Он поднял бинокль, но окно было снова неподвижно, мертво.

Это было не случайность. Это не могло быть случайностью. Кто-то был там. Кто-то наблюдал за ним. Кто-то знал, что он на крыше.

Сергей опустил бинокль. Его рука слегка дрожала. Воздух на крыше казался холоднее. Одиночество исчезло, растворилось, уступив место этому невыносимому осознанию чьего-то присутствия. Он был не просто выжившим. Он был добычей. Или, возможно, единственным зрителем в чьем-то жутком спектакле.

Игра началась. И сейчас, когда он почувствовал этот взгляд, он понял: правила не были на его стороне.

Глава 4: Город-призрак

Сергей провел остаток дня, укрепляясь в кампусе. Он выбрал одну из аудиторий на третьем этаже, расположенную так, чтобы из неё открывался обзор на два соседних здания. Забаррикадировал входные двери мебелью, перетащил несколько парт, создавая подобие укрытия. Его военная подготовка взяла верх: инстинкт самосохранения вытеснял страх, заставляя действовать методично, почти механически.

За окном постепенно сгущались сумерки, окрашивая небо в темно-синие и фиолетовые тона. Ни единого фонаря не горело внизу. Город погружался в абсолютную, непроглядную тьму, изредка нарушаемую лишь мерцанием звезд, которые теперь казались ярче и ближе, чем когда-либо. Сергей чувствовал себя маленькой точкой в этой огромной, мёртвой пустоте.

Он достал из рюкзака армейский паек, съел его без аппетита. Мысли метались в голове, словно загнанные птицы. Кто это? Другой выживший? Псих? Или… что-то, что не должно существовать? Последняя мысль холодила кровь, но он тут же отметал её. Иррациональность была роскошью, которую он не мог себе позволить. Полковник Рябов, этот внутренний критик, уже бы скривился: «Факты, Кузнецов! Не фантазии!»

На следующее утро Сергей решил расширить зону поиска. Университет был хорошей базой, но ответы могли быть только там, в городе, среди следов исчезнувших жизней. Он спустился вниз, к центральным улицам.

Городская площадь была огромной, застывшей в немом протесте. В центре стоял памятник неизвестному герою, его бронзовое лицо было покрыто пылью. На скамейках вокруг – сумки, забытые зонтики, развернутые газеты. Всё говорило о спешке, о внезапности.

Сергей зашел в крупный торговый центр. Здесь было светло – каким-то чудом электричество еще работало, освещая пустые бутики и эскалаторы, застывшие на полпути. Музыка не играла, объявлений не было. Только мертвая, стеклянная тишина, отражающаяся от витрин. Он прошел мимо блестящих витрин с ювелирными украшениями, мимо магазинов одежды, где манекены стояли, как застывшие призраки. На одном из манекенов, одетых в летнее платье, красовалось ожерелье, которое, казалось, висело там с незапамятных времен.

В фуд-корте на столах лежали недоеденные порции фастфуда, пластиковые стаканчики с остатками газировки. Пахло застоявшимся жиром и чем-то кислым. Всё здесь кричало о присутствии, но это присутствие было лишь тенью, застывшим эхом жизни. Сергей подошел к одному из столиков. На подносе лежала салфетка, на которой кто-то нарисовал странный, неровный символ, похожий на перевернутый треугольник с линией посередине.