Лёгко было понять ход событий теперь, когда они уже привели к непоправимому.

Пройдя половину улицы, Рэдфорд повстречал лейтенанта Брелица, и инстинктивно ускорил шаг, чтобы избежать разговора. Ничего не ведающий о случившемся, Брелиц удивлённо ответил на торопливое приветствие и мрачный взгляд своего товарища. Но Рэдфорд спешил. В этот момент вид Брелица был ему нестерпим, – так как, если Мильнович был не тот человек, этот был тот самый, которого надлежало вызывать на битву. Он мог бы вызвать его и сейчас, но у него не было желания. Если он и сердился на него, то только за то, что не он был на месте Мильновича; ибо мешки с картошкой и коники утратили значение на фоне более важных событий. Кроме того, достаточно было дуэлей для одного дня.

Было уже далеко за полдень, когда лейтенант Рэдфорд, наконец освободившийся от дел, отправился с лёгким трепетом к дому доктора Брука. Он знал, что не успокоится, пока не услышит окончательный вердикт. Не то, чтобы у него были какие-то дурные предчувствия, ибо он от рождения обладал натурой, полной надежд на лучшее. Торопливо проходя по немощёным, убогим улицам, он гнал от себя прочь сомнения, припоминая все похожие случаи, в которых рана руки причиняла лишь неудобство на несколько недель. Например, случай капитана Биндена, чья рука была размозжена почти до кости в том деле с Кестлером, но который, тем не менее, был снова в строю, не прошло и месяца. Правда, рука Мильновича сильно кровоточила, но это значило лишь, что были разрезаны мягкие ткани, не более того. И тут лейтенант Рэдфорд ступил на крытое крыльцо дома доктора Брука и столкнулся с ним самим, выходящим из дома с маленьким чемоданчиком в руке.

– Доктор Брук, подождите минутку, прошу вас, – я надеялся застать вас дома. Я пришел узнать результат обследования. Будьте добры сказать, как долго ещё Мильнович не сможет пользоваться своей рукой?

Доктор недоверчиво взглянул на Рэдфорда, перехватил чемоданчик поудобнее и попытался пройти мимо него.

– Не могу сейчас говорить; мне нельзя медлить. На другом конце города случай дифтерии.

– Но вы должны поговорить со мной, – сказал Рэдфорд, внезапно встревоженный выражением лица доктора. – Я хочу, чтобы вы немедленно мне сказали, хотя бы в двух словах, как обстоят дела с Мильновичем.

И он с непреклонным видом схватил доктора за рукав.

– Хотите непременно знать, как обстоят дела?

– Да.

– Ну что ж, тогда я скажу вам в двух словах. Musculus biceps и musculus brachialis, обе разрублены напрочь, вот так обстоят дела.

– Musculus biceps? Позвольте, – забыл всю латынь! Пожалуйста, говорите по-немецки, доктор. Что там разрублено?

– Главная мышца локтя.

– Разве её нельзя исцелить?

– Никогда о таком не слыхал.

– Но тогда это значит, – великий Боже, доктор, вы хотите сказать, что его рука никогда не восстановится? Я полагаю, что нет пользы в руке без мышц.

– Я тоже так полагаю.

– Но тогда вы мне хотите сказать, что Мильнович не сможет пользоваться рукой… своей правой рукой?

– Не то, чтобы я хотел сказать вам это, – фыркнул доктор, – но вы сами желали это услышать. Позвольте пройти, меня ждут.

– Но со временем, конечно же, со временем, – настаивал Рэдфорд, беря доктора за рукав ещё крепче. – Всем известно, что время творит чудеса. Как вы можете утверждать такое, когда ещё не началось выздоровление? Мышца разрублена, вы сказали? А вы вполне уверены, что ничего нельзя сделать? А если мне телеграфировать в Вену Биллроту?

Доктор коротко и резко рассмеялся.

– Телеграфируйте хоть дюжине Биллротов, если вас это успокоит. Но только и Биллрот не вставит ему новую мышцу. Нет, мой юный друг, не каких «если» и «может быть» в этом случае. Всё просто, как сложение в арифметике. Я провалю любого первокурсника, который затруднится с ответом на такой вопрос.