– Я не набожен, – ответил Милнович.

– Но эта картина…

– Эта картина висит здесь, потому что мой отец иногда меня навещает, и ему нравится видеть её на своём месте.

– Вы, должно быть, очень любите своего отца, – тепло сказал Рэдфорд, – и я думаю, что он обожает вас, и при этом, – он понизил голос, – кажется, что он держится хорошо, несмотря на…

– Он привык держаться, – ответил Мильнович почти равнодушно.

– Он знает, что… что вам придётся оставить армию?

– Да, знает.

– Тогда, по справедливости, ему следует желать мне смерти, или хотя бы потери правой руки. Собственно говоря, я и не имею права на свою руку, раз лишил вас вашей. Ведь это я всему виной, не забывайте, Мильнович!

Мильнович поглаживал свой чёрный растрёпанный ус левой рукой, и не говорил ничего.

– Ваша рука бесполезна, и ваша карьера погублена, – горячо продолжал Рэдфорд, слегка наклоняясь вперёд, – и всё из-за меня – вы должны помнить это!

Другой продолжал смотреть в пространство, храня молчание.

– Бога ради, скажите что-нибудь…. Разве не из-за меня?

– Вы беспокоитесь, что я забуду? – почти прошептал Мильнович, с быстрым свирепым взглядом в лицо своего товарища.

– А! так вы признаёте это, и произошло это не по случайности, а благодаря моему беспардонному безрассудству.

Рэдфорд сделал паузу, торопливо повторяя в уме все свои заготовки на этот случай.

– Вот что мне скажите, Мильнович, – начал он после паузы, – предположим, вам случилось разбить нечто вам не принадлежащее, – например, сломали шею чужой лошади, или взяли у кого-нибудь хлыст и разломали его на две части, что вы тогда естественным образом сделаете?

Мильнович глядел на него в удивлении, медля с ответом.

– Вы будете обязаны заменить лошадь, не так ли? Или купить новый хлыст?

– Наверно, – ответил Мильнович, с любопытством наблюдая за ним.

– А если случилось противоположное, и это ваш хлыст был сломан, вы не будете долго думать, принять ли новый?

– Не буду.

– Нет? Ну, тогда послушайте меня! – с торжеством сказал Рэдфорд. – Я хочу сделать то же самое. Вы признаёте, что я разбил вашу карьеру, и, значит, я обязан заместить вам её.

– Я вас не понимаю, – холодно сказал Мильнович.

– Терпение! Сейчас поймёте! Мой план простой: так как я, своим поступком, лишил вас положения лейтенанта и, следовательно, жалования лейтенанта, я хочу, другим своим поступком, вернуть вам то, что ещё можно вернуть. К несчастью, это только деньги. Это то же самое, как если бы я сломал ваш хлыст и взамен дал вам другой, понимаете? Очень просто. Мой отец не возражает, я всё ему рассказал в последнем письме, и он со мной согласен.

И, действительно, это было правдой. За прошедшие полмесяца Альфред попытался облегчить совесть, доверившись своему отцу в несколько бессвязном письме и умоляя того о великодушии по отношению к своему раненому товарищу. Старый мистер Рэдфорд не вполне внял всем аргументам, но уловил, что сын в чрезвычайно взволнованном состоянии духа, и с готовностью дал Альфреду carte blanche на все действия, которые потребует от него его совесть. Каких-либо серьёзных опасений у него не было. Альфред всегда был впечатлителен, и, судя по опыту, он ожидал, что первый порыв раскаянья поутихнет, прежде чем придёт ответ на письмо. Ошибка мистера Рэдфорда заключалась в неведении того факта, что, хотя его сын был всего лишь впечатлителен, впечатление это до сего времени никогда не было столь серьёзным.

Пока он описывал свой план, выражение лица Мильновича претерпело перемену, которую не так-то легко было понять.

– Стало быть, идея в том, что отныне я буду получать жалованье от вас или вашего отца, а не от императора? – заметил он, когда Рэдфорд замолчал.