– Да, в точности. Вы не могли выразиться яснее. Очень логичная идея, вам не кажется?

– Не вполне; для полной логичности мне следует принести вам присягу, вместо императора, раз уж я буду ваш лейтенант. И, кстати, скажите, предусмотрено ли повышение по службе?

– О, конечно, – горячо сказал Рэдфорд, в одно и то же время удивлённый и польщённый; похоже, его план не встретит сопротивления. – Конечно, плата будет расти, как если бы вы всё ещё оставались на службе и получали повышение. Так вы согласны?

– Погодите; сначала я хочу услышать кое-что ещё. Итак, в надлежащее время я буду получать повышение. Но как далеко простирается ваша щедрость? Есть ли у меня надежда дойти до генерала?

– Простирается до последнего моего пенни, только это и есть мой предел. Прошу вас верить, что я охотно откажусь от всего моего состояния, лишь бы загладить свою ошибку.

Говоря так с предельной серьёзностью, он, к своей досаде, почувствовал, что слёзы наворачиваются ему на глаза.

– Вы ведь мне верите? Ведь вы согласитесь на моё предложение?

Мильнович откинул голову на подушку и, глядя на потолок, казалось, боролся с приступом смеха.

– Не думал, что что-то может меня сейчас развеселить, но вы, Рэдфорд, неподражаемы. Очень смешно, – но, пожалуй, пока хватит, – давайте говорить серьёзно, если вообще нам надо говорить на эту тему.

– Смешно? – повторил Рэдфорд ошарашенно, – Вы полагаете, я шутил?

– Может и нет, но я воспринимаю это так.

– Значит, вы не согласитесь…

– Значит, нет, раз уж вы ждёте серьёзного ответа. Но я вполне допускаю, что вы не хотели оскорбить меня своим предложением.

– Но, Мильнович, – начал расстроенный Рэдфорд. – вы действительно…

– Довольно! – сказал Мильнович властно. – До сих пор я сдерживался, но всё имеет свои пределы. Я говорю вам прямо и в последний раз, что не приму денег от вас ни теперь, ни потом, под какими бы гениальными предлогами вы не пытались мне их вручить. Это понятно?

– Послушайте, Мильнович, – снова начал Рэдфорд, но, при виде вдруг покрасневшего лица своего товарища, вспомнил предостережения доктора Брука и замолчал.

– Я не буду давить на вас из-за этого, – пока не буду, – начал он после долгой паузы. – Но наверняка есть другие способы быть вам полезным. Вероятно – то есть, возможно – вам захочется подыскать себе другое занятие. У моей матери много влиятельных знакомцев, – может быть, она подыщет вам что-нибудь подходящее.

– Очень любезно с вашей стороны, но я не намерен обращаться к вашей матери.

– Вы хотите сказать, что я ничего не могу сделать для вас?

– Я вас ни о чём не просил.

– Не просили, к сожалению. Всё, что я могу – это быть вашим другом. Уж это-то вы мне не запретите?

Мильнович отвернулся к стене.

– Мильнович, – сказал Рэдфорд почти робко, – если вам не неприятно, я хотел бы, чтобы вы звали меня по имени – Альфред, – это помогло бы мне чувствовать себя ближе к вам и думать, что у меня есть право оказывать вам небольшие услуги. Вы ведь позволите мне быть вашим другом?

Мильнович резко повернулся к нему и, приподнявшись на подушках, заговорил быстрым и тихим голосом, его лицо покраснело, глаза сверкали.

– Оставьте меня в покое, Рэдфорд. Это единственная милость, которую я у вас прошу. Вы уже получили моё прощение, но ради Бога, избавьте меня от вашей дружбы. Я не всё могу вынести, я – не мой отец. Вы не понимаете, что самый вид ваш мне нестерпим? Умоляю вас уйти. Вы думаете, я не понимаю смысла всего этого? Вы расспросили тут кое-кого, обнаружили, что я беден, – что мы все бедны, и желаете теперь излить на меня ваши благодеяния; но я скажу вам, что мне так же мало нужна ваша дружба, как и ваши скамеечки для ног, ваши деньги, или ваша… жалость. Своё бремя я понесу один. Говорю вам ещё раз, оставьте меня в покое.