Сергей с Николаевичем, еще посидев некоторое время, решили прогуляться. Дойдя до магазина, механик решил затариться одеколоном «Ландыш серебристый». Понимая, что это минимум на зимовку, то есть на год, Петруша купил целую коробку. Он всей своей грубой душой старшего механика любил этот запах, отвратительный запах хреновой парикмахерской. Этот же запах нравился и лучшему корешу Петруши, котяре Чебурахе. После бани Петруша и Чебураха воняли ландышем на всю кают-компанию. Потом, парочка шла к себе в кубрик перестилать постельное белье. На этот счет у Петруши были свои мысли. Он брал на складе рулон простынной ткани и клал его вместо подушки в изголовье, предварительно отмотав на длину матраца кусок. Следующая баня и Петруша отрезал грязный кусок, отматывая следующий. Обычно к концу года под головой ничего не оставалось, и Петр Николаич шел опять на склад. Чебураха после походов по тундре и ловли лемминга лез на кровать с грязными лапами и наглой мордой. Соответственно простынь пачкалась с невероятной скоростью.

У входа в магазин стояли нарты запряженные оленями. На них сидели ненцы одетые, несмотря на довольно теплую погоду в свои малицы. Из лабаза с видом победителя выпал еще один ненец, держа под мышкой две коробки французского мужского одеколона. Сев на нарты, он достал ведро и ссыпал все содержимое коробок туда. Серега с Петрушей остолбенели. Далее ненец взял камень и раздолбал весь одеколон к хренам собачьим. Петруша лаконично сказал: «Пипец!» Но все оказалось достаточно прозаично. Ненец обмотал ведро марлей и разлил содержимое в котелки. Далее начался пир, впервые в жизни полярники наблюдали, как сугудай и оленину запивают французским одеколоном!

– Насяльник! Насяльник! Серега оглянулся. Перед ним стоял малец ненец лет шести. В торбазах, малице и старой офицерской фуражке со сломанным козырьком, он являл собой нечто! Фуражка была явно велика, и если бы не уши, то слезла бы до подбородка. Малец явно хватанул одеколона, поскольку смотрел смело, даже не вытирая соплей: «Насяльник! Закурить давай!?» Николаевич оторопел: «Ты чо куришь?» Малец шмыгнул соплей: «Иссе как! Петруша произнес свое традиционное: «Пипец!», – и выдал мальцу сигарету.

Полярники пошли в сторону общаги и на пороге встретили Леву Гальперина, летчика-наблюдателя с ИЛ-14 ледовой разведки.

– Мужики! Здогово! Вы откуда?

– Из отпуска, Левка. Давай заходи за встречу накатим по маленькой.

– Это с большой нашей гадостью, – Левка отчаянно картавил, так как был, понятное дело евреем. Это не мешало ему квасить, как русскому, Левка был уважаем, и считался нормальным мужиком и полярником. За стаканом выяснилось, что аэроплан Левки послезавтра вылетает на ледовую разведку, на обратном пути подсядет с небольшим грузом на полярку, на Меншикова. Возьмут и их. От этой новости Петруша взвыл. Петруша ждал парохода, он любил пароход. Он готов был плыть даже на «Гидрологе» – корыте древнем, как навоз мамонта, но выхода не было.

Наступил день вылета. Петруша ходил сам не свой, постоянно наведываясь на горшок. Наконец полярники загрузились в ГТТ и поехали на аэродром. По дороге Петруша подвывал, закатывал глаза и в который раз рассказывал Сереге, как в его родном Липецке его десять раз уговаривали остаться в должности завгара при горкоме, а он все не соглашался.

– Я мудак!? – вопросительно восклицал Петруша.

– Мудак! – соглашался Григорьев.

– Я плавать не умею! А если еб… ся!?

Как мог Серега успокоил Петрушу, объяснив, что если еб… ся, то, несмотря на лето, вода в проливе не выше плюс трех, так что все будет зашибись, утонут сразу. Петруша продолжал выть до самого самолета. Плотно увязанный багаж затолкали в грузовой отсек и расположились в креслах. Самолет выкатился на рулежку. Все сидели по расписанию спокойно, и только Петруша закатывал глаза и рвал на себя подлокотники. Неожиданно он радостно заорал, перекрывая гул винтов: «Ненцы – не дураки!» С этими словами он открыл свой портфель, в котором был заботливо уложен запас одеколона. Я понял его мысль, так как все спиртное находилось в чемоданах в грузовом отсеке. Петруша достал флакон «Ландыша», вздохнул и со словами: «Эх, еп-тить!», – начал трясти содержимое в рот, но дело шло плохо. Он обернулся к Сереге: «Ненцы-то не дураки! Камушек бы сюда, да марлю».