– Какой вы лирик! – промурлыкала мисс Маргарет, – клянусь, еще немного и мне придется мне ревновать к покойной миссис Челтон, – дядя Чарльз рассмеялся и отставил портрет в сторону, а я смотрел на него с открытым ртом. Мне никогда не доводилось видеть портрета прекраснее, но дядя ошибался: художник был довольно посредственным, дело было в миссис Челтон. Полли, спрятавшись за юбку мисс Маргарет, тоже внимательно рассматривала портрет. Быть может, она, как и я, почувствовала что-то странное, малышка вскоре захныкала, и дядя посадил ее к себе на колени.

Мисс Маргарет пробыла у нас еще пару часов, после чего, взяв с дяди обещание устроить прием в ближайшие несколько недель, уехала. Она обожала танцы, Чарльз же был к ним равнодушен, но по ее просьбам всегда организовывал светские вечера, приглашая знакомых из города.

В течение следующих нескольких дней не произошло ничего примечательного. Дядя, как и обещал, повесил купленные картины: две картины поменьше нашли свое место в читальном зале, портрет же миссис Челтон повесили в одном из коридоров, среди множества других портретов. Мы с Чарльзом никогда об этом друг другу не говорили, но мы оба чувствовали странное влечение к этому портрету. То было не удовольствие от лицезрения красивой женщины и даже не любовь к живописи, как это обычно бывает. Каждый раз, проходя мимо портрета миссис Челтон, я волей-неволей останавливался и, пускай на всего на несколько секунд, задерживал на нем взгляд. Дядя делал то же самое. Мы оба были смущены, поэтому молчали. Мне сейчас не описать то, какие чувства этот портрет во мне вызывал, потому что вы этого не поймете. Представьте, что вы невообразимо голодны, и вдруг вы слышите запах жареного мяса – вы тут же повернете голову к этому чудесному запаху. Вас будет тянуть к нему и, даже если вы сыты, этот запах все равно будет для вас наслаждением. Так вот, мой пример абсолютно ни в какое сравнение не идет с тем, какое влияние этот портрет оказывал на меня и Чарльза.

В ночь, события которой я вам расскажу, я никак не мог уснуть. Стрелка моих карманных часов стремилась к трем часам ночи, а я так и не сомкнул глаз. Необъяснимая тревога терзала меня все это время, и я никак не мог отделаться от этого ощущения. Чтобы согнать волнение, я принялся за чтение, но и это не помогало. Мысль о том, что дядя Чарльз тоже может не спать из-за бессонницы, которая мучала его в последнее время, несколько меня воодушевила. Я вышел из комнаты, полный решимости проверить мою догадку и, в случае ее подтверждения, остаться на какое-то время с дядей: его общество всегда меня успокаивало. Это был не первый раз, когда я приходил к нему ночью: после переезда, когда моя скорбь по родителям была особенно велика, я частенько приходил к нему и мы говорили до тех пор, пока мне не становилось легче. Или же мы могли молчать, просто сидя рядом, и это помогало мне куда лучше, чем разговоры. Дядя сказал, что я могу рассчитывать на его помощь и участие в любое время, и не дал мне ни единого повода усомниться в своем обещании.

Я вышел в длинный темный коридор, тут же стало очень холодно. «Видимо, Мэри забыла закрыть окно», – предположил я. Я двинулся дальше по коридору представляя, как буду отчитывать горничную с утра. Света свечи, которую я держал в руке, хватало лишь для того, чтобы я мог разглядеть смутные очертания картин в массивных рамах, которыми были увешаны все стены, и расстояние в пару футов передо мной. Я шел вперед, стараясь не смотреть на лица с картин, которые и при дневном свете вызывали у меня мурашки. Сейчас же, в темноте, мысль о том, что на меня устремлены десятки застывших глаз, лишь усиливала мою тревогу, я ускорил шаг и вскоре оказался у кабинета дяди, постучал – в ответ тишина. Не теряя надежды на то, что дядя может не спать в такой час, я двинулся дальше. Мои шаги глухо отражались от стен, по спине пробежал холодок, я обернулся – никого. Лишь я и картины. Спальня дяди находилась в самом конце коридора, и из приоткрытой двери лилась узкая полоска света.