Как вы понимаете, завтрак из-за этого получился коротким, и уже через десять минут мы втроем шли по коридору, ведущему к бывшему отделению лучевой онкологии, где теперь находилось пять палат для пациентов.

– Как все-таки вам удалось тут все оборудовать прямо под носом у армейских частей?! – воскликнул я.

– В этом мало моей заслуги… – сказал Струков, открывая дверь и проходя в отделение.

– Да, в самом начале мы положились на Струкова. Он попытался что-то заказать сам, и нас всех чуть не накрыли тут, – сказала Таня улыбаясь.

– А здесь есть какие-то патрули? – спросил я.

– Да, они пускают вертолет, который облетает ЦИКР и район, тогда мы вырубаем всю технику. Наши идиоты из Оппозиции считают, что так безопаснее. И кто я такой, чтобы с ними спорить… – ответил Струков.

– А где сами армейские части? Вокруг ЦИКРа? Там что-то вроде патрулируемой границы?

– Ну, как сказать… ЦИКР полностью обнесен стеной, там есть патрули, но они очень часто меняются, знаешь, никто из этих армейских увальней не отваживается оставаться рядом с больными шок-деменцией больше двенадцати часов. Солдафоны после своей смены бегут прочь, ничего дальше своего носа не видя. По сути, вся защита ЦИКРа больше для того, чтобы никто из больных не сбежал. Они следят за количеством больных очень строго, даже не знаю почему. Поэтому мы в основном забираем их у конвоя еще до того, как они попадают в ЦИКР.

– Ух ты! – восторженно проговорил я. – А что такое конвой?

– Конвой – это тупоголовые водилы, которые…

– Кто бы сомневался… – Таня закатила глаза, а я громко засмеялся.

– А что?.. Я в чем-то неправ? – Струков искренне удивился. – Ну, они, по сути, дальнобойщики, которые свозят больных сюда со всей Европейской части за бешеные деньги. Они тоже стремятся управиться как можно быстрее, поэтому обычно вообще ничего не замечают вокруг.

– Слушай, а ты мне никогда это не рассказывал!

– Ну да… это вроде как темная сторона нашего штаба…

Мы пришли в круглую комнату с пятью дверьми, ведущими в палаты, созданными из рентгенологических комнат. Двери были прозрачными, и мы могли видеть пациентов – сейчас они все еще спали. В центре комнаты стоял длинный стол, на котором было четыре рабочих места с компьютерами. Позади было несколько подсобных помещений с пробирками, иглами, трубками и прочим медицинским оборудованием. Там уже работали двое медбратьев, набирая лекарства и растворы для гигиены больных.

– Доброе утро, гайз! – сказал я.

– Здорова, док! – сказали они, протягивая мне руки.

Струков уселся в кресло и предложил нам всем садиться.

– Я побаиваюсь этого места, – сказала Таня. – Особенно когда больные просыпаются.

– Да, мы абы кого стараемся не брать в пациенты, – сказал Струков и загадочно посмотрел на меня. – Понимаешь, о чем я?..

– Вы берете «говорящих»?

– Да, это жуть, когда они начинают говорить… – Таня покачала головой.

Струков запустил программу, содержащую данные на всех пациентов, которые когда-либо находились в этих стенах, начиная от общих жизненных показателей, кончая структурой специфических участков ДНК и мРНК.

– Когда мы берем нового пациента, мы делаем биопсию коры через центральные вены. Потом мы отдаем эти нейроны Тане, и она начинает ставить над ними свои темные опыты…

– Да уж конечно… – Она улыбнулась.

– В лабораторных условиях у нас прекрасные результаты, но ничего не работает на реальных больных, поэтому мы тебя и выписали из Америки. Большинство ты уже и так знаешь, поэтому если коротко, то мы начали разблокировку некодируемой ДНК от точки М1 до тетта-19…

Струков, наверное, и правда хотел рассказать коротко, но, как и все люди, чем-то глубоко увлеченные, он пересказал мне почти всю историю с момента начала исследования. Суммируя: они разблокировали очень много генов и находятся сейчас в шаге от создания лекарства. Проблема была, как обычно, в том, что ресурсы подходили к концу и следующие гены для разблокировки нужно было выбирать очень тщательно. Для этого они меня и вызвали.