Скоро соски становятся твердыми и упругими и буквально пружинят от его кожи.

Одновременно я запускаю руку ему в пах.

– Аааа, нет… нет, нет, оооо, аааа, пощади, умоляю!

Он стонет от возбуждения, а я продолжаю доводить его.

– Давай так, ты или берешь меня силой сейчас, или я принесу моток веревки, отхлестаю тебя им по заднице до крови, а потом этой веревкой привяжу в уборной так, чтобы ты не мог шевелиться, подрочу тебе, подниму, и брошу там на весь вечер и на всю ночь.

Что ты выбираешь?

Ответ кажется очевиден, вот только я слышу глухо, но отчетливо:

– Наказывай как хочешь. Но насиловать я не стану.

И тут мне в голову приходит одна идея.

– Ладно.

– Ладно?

– Ладно. У меня есть для тебя другое, альтернативное предложение.

Сейчас я тебя оседлаю, подою, а потом, когда мы кончим, ты расскажешь мне, как принуждал меня к этому в лагере в самый последний раз. Но в мельчайших подробностях, ясно?

Если ты все честно расскажешь, то будем считать эпизод исчерпанным и больше я тебя наказывать не стану.

Идет?

Я абсолютно уверена в положительном ответе, поэтому «Нет», произнесенное холодным, отстраненным тоном, производит впечатление.

– В каком смысле, нет? Ты что, меня плохо понял?

– Я тебя прекрасно понял. Избей меня мотком веревки до крови, привяжи в уборной, возбуди и запри на сутки. Привяжи так, чтоб я не смог шевелиться. Даже подвигать кровоточащей попой. Но я ничего тебе рассказывать не буду!

Внутри пробуждается настоящая злоба и я шлепаю его изо всех сил по копчику.

– Негодяй! Злодей! Подонок! Мразь! Да как ты посмел так со мной разговаривать? Я же предложила пощадить тебя всего лишь за небольшую откровенность… А ты даже уступить не можешь?

– Не могу. Рассказывать не о чем.

– Врешь, скотина! Я же была девственницей до того, как попала в лагерь. Зато я очень опытна и искушена в сексе сейчас. Кроме тебя у меня точно не было никого. Так как же тебе не о чем рассказать?

В мгновение ока слезаю с него, бегу на кухню, беру моток веревки и возвращаюсь обратно.

– Говори, не то изобью тебя до полусмерти!

А в ответ тишина.

– Сейчас начну хлестать! Говори, скотина!

Жду. Ни звука.

– Пеняй на себя!

Заношу веревку и наношу удар. Один, второй, третий, четвертый. Тело вздрагивает, а скотина молчит.

Еще пару минут спустя я не могу дышать, а на тонкой бархатистой коже с десяток алых кровоточащих полосок.

– Встать, скотина, и марш в уборную на четвереньках.

Тук-тук-тук. В очередной раз беспрекословное подчинение.

Разматываю моток местами ставшей красной веревки, разрезаю ее ножницами, и приказываю:

– Спиной к стене садись под лейкой, вытяни руки вверх, а ноги вперед.

Привязываю его так, чтобы он не мог пошевелиться.

Грубо хватаю член и начинаю дергать.

Три раза и все готово.

– Ну, тогда спокойной ночи, псина. Или ты передумал? Последний шанс.

Он отворачивает от меня лицо и повторяет, тихо, но упрямо:

– Мне нечего тебе сказать.

Что же, остается только уйти. Пусть посидит тут до ночи, а потом я подумаю, что с ним делать.

Я уже почти за порогом уборной, когда слышу за спиной жалобный стон.

– Что? Надумал? Голос.

– Таша, пожалуйста, не надо! Пощади! Умоляю!

– Я тоже умоляла тебя пощадить меня, когда ты шантажировал, торговался…

– Все было не так!

Крик вырывается с болью, я резко оборачиваюсь к нему и спрашиваю:

– А как было? Как?

Следующие два слова я читаю по его губам:

– По любви.

– Лжешь, скотина!

И тут он смотрит мне в глаза и шепчет:

– Уходи!

А потом в полный голос на весь этот треклятый человейник:

– УХОДИ!

Я стою в состоянии, близком к нервному срыву и замечаю, что он стиснул зубы, плотно сомкнул веки, веревки больно впиваются в руки и ноги…