– Больно, больно, больно, – застонал Юра, прижимая ладони к лицу.

– Сейчас, потерпи, станет легче.

Теперь я рада, что купила спиртовые салфетки.

Волдыри на животе стали лопаться, температура явно ползет вверх. Он уже не стонет, не воет, не плачет, дыхание прерывистое, тяжелое. Похоже, что кое-что мне не посоветовали купить: противовоспалительное.

Перед тем как снова уйти в аптеку, глажу его по волосам.

– Не уходи, Таша…

Он пытается взять меня за руку, я еле уворачиваюсь.

– Я сейчас вернусь.

– Не вернешься, – неожиданно шепчет он. – За что, Таша? Я же ничего не сделал. За что…

Лишь неимоверным усилием воли заставляю себя выйти на улицу, добежать до аптеки (а я именно бегу), купить противовоспалительное (не задерживаюсь, чтобы перекинуться с фармацевтом словечком, а он лишь желает мне удачи, когда я ухожу), и вернуться назад.

– Вот, это нужно проглотить и запить водой. Давай, родной…

Произнесенное мной слово шокирует – меня, а он все равно ничего почти не соображает сейчас.

Как глубоко засел Стокгольмский Синдром, любовь к мучителю.

Когда он наконец засыпает по-настоящему, ухожу на кухню, почитать в Сети про то, что со мной творится.

Сижу читаю и быстро понимаю, что тут есть большой раскосяк. Стокгольмский Синдром – не любовь к мучителю, а психологическая защита, которая включается в голове у заложника, чтобы помочь ему выжить. Это лишь видимость настоящей зависимости. Которая должна пройти, как только минует угроза жизни.

Если же у меня Стокгольмский Синдром, то пройти он должен был в тот момент, как я попала в родной город.

Ведь я больше не в лагере… навязался же он на мою голову…

И в тот же миг слышу его крик.

Влетев в комнату, понимаю: он во сне перевернулся на живот…

– Таша, Таша, помоги, больно…

Даю ему еще две таблетки обезболивающего, противовоспалительное, и просто прижимаю к себе.

– Ложись, ложись, все обойдется.

– Не уходи…

– Хорошо, ладно.

Лежу рядом, контролирую, чтобы он со спины или с бока не перевернулся снова на живот, и думаю, как мне не потерять себя в этом жгучем желании отомстить.

Потому что неожиданно понимаю одно: прежде чем мстить, нужно точно знать, кому я мщу и за что. Парадокс же в том, что я думала, что знаю, но совсем, очевидно, в этом не уверена.

***

Через день, в воскресенье, когда состояние моего верного пса не изменилось к лучшему: температура шпарит, раны у пупка очень его беспокоят, а про то, что творится в паху, и говорить нечего – кожа вся задубела, он плачет даже когда я просто накладываю мазь и втираю ее в плоть, понимаю, что оставить его не смогу.

Поэтому днем звоню Агнии на ее личный сотовый.

– Здравствуйте, это Таисия…

– А, Таисия, мы ждем вас завтра.

– Агния, простите, но завтра я не смогу, и вероятнее всего еще как минимум неделю…

Агния молчит, потом говорит серьезно:

– Простите, Таисия, но вы же взрослый человек. Вы должны понимать, что работа это работа, и к ней нельзя относиться вот так. Захотел, пришел, захотел, не вышел…

– У меня форс мажор.

Агния помолчала и сказала:

– Надеюсь, никто не умер?

– Нет, но в очень тяжелом состоянии.

– Ну, если речь о вашей бабушке или маме, мы можем помочь с патронажной сестрой.

– Нет. Речь о том, кого я ни с кем и ни на кого оставить не могу. Это полностью моя ответственность, что с ним случилась беда.

– Смотрите сами. Но давайте договоримся. Если за эту неделю у нас появится другой кандидат, то мы возьмем на работу именно его.

– Как скажете, – и я нажала отбой.

Войдя в комнату, думаю отыграться за вероятную потерю только что найденной работы на псе… но стоит взглянуть ему в пах и вспоминаю, что, кабы не я со своими играми, и ничего бы этого не было.