– Никит, ты что смерти моей хочешь?

– Что такое? – глаза молодого мужчины загорелись от стыда, он искал, где мог допустить оплошность.

– Я была к тебе добра, но не принимай мою доброту за слабость. Твои попытки мне противны. Ты хороший человек, но всему есть предел. Я уже говорила тебе, что этому не бывать.

– Что я вам сделал? Я как-то вас обидел? Это всего лишь приглашение. Если не хотите идти, так и скажите, зачем же грубить. Вы знаете, как я к вам отношусь, и я знаю, что вы не относитесь ко мне так же, но это просто просьба, ничего более. Я не могу вас заставить.

– Никит, всему есть предел и будь это первая просьба, я бы ничего не сказала. Но ты мне досаждаешь, ты слишком навязчив, – Ася была раздражена сейчас на каждого в целом мире, – А хочешь, давай сходим. Что я правда, так категорично говорю нет. Я тебя оберегала от себя, но, если тебе нравится быть посмешищем, твоё дело. Потом не говори, что я тебя не предупреждала.

– Анастасия Евгеньевна, а вы оказывается стерва! – взбеленился Никита, – Правильно говорят, что вы ветрена! Но вот почему никто не сказал мне, что вы стерва, понять не могу!

Никита ушёл прочь, оставив начальницу с выпученными глазами и не сказанными словами извинений. Она хотела крикнуть ему вслед, что погорячилась, но его спина скрылась в подсобной. Ей стало горько от собственной никчёмности, ведь второй человек за короткое утро поспешно напомнил ей, кем она на самом деле являлась. За дружеской маской, за порядочностью скрывалась стерва, порочная дрянь, которая меняла мужчин с завидной лёгкостью, не чувствуя ни мук совести, ни раскаяния, были же и мужчины, которым она действительно нравилась, а ей нравилось быть рядом, не давая им ложные надежды на совместное будущее. Посреди магазина осталась Ася, управляющая же сгинула в преисподнюю. Как бы она не была хороша в работе, в жизни она была ничтожной, жалкой раздавленной женщиной. Нельзя стать хорошей и прикрыть свои грехи праведным образом работы, но не образом, блуждавшим в остальные от работы часы. Ася ушла в кабинет и до конца дня не выказывала носа оттуда.

***

Саня спустился на свой этаж без особого промедления. В минуты, когда он был наедине с собой, он ходил быстро, именно сестра растягивала каждый шаг. Ему было свободнее без неё, но он так привык к её образу, идущему впереди, что забывал без неё направление. Нельзя быть с человеком долгие годы и не перенять его привычки, а ещё нельзя ставить другого на пьедестал, не оставляя себе ничего. Его не мучило это долгие годы, но оставшись с собой наедине будто впервые, он впервые и заметил, что без Аси ходит быстро. Он не пошёл быстрее специально или не стал нарочито замедляться, он пошёл как ему чувствовалось, ни больше, ни меньше. И это ложная свобода его поражала инакомыслием. Такая свобода ему была ни к чему. Он не мог признаться, что опустел уже давно, и возможно даже с пониманием этого, ему больше не дано ничего изменить. Он мог поменять работу, поменять приоритеты, но поменять свою озабоченность другим человеком не смел.

Женщины в его жизни не появлялись и как-то с течением времени он к этому привык. Это не доставляло неудобств и не мучило долгими ночами. И было бы лестно знать про самого себя, что такая не озабоченность мелочами жизни по-настоящему была им, но он догадывался, что это не совсем так. Саня был бездельник, человек без особых стремлений, но глупцом он всё-таки не был. И когда мысли о невероятном приходили к нему, он чувственно отмечал в себе это желание жить. Он любил жизнь и может быть и хотел всё поменять, но не знал с чего нужно начать. Почему-то другие люди, которые понимали это, виделись ему олицетворением самой что ни на есть магии. Он перебирал варианты, прикидывал, что конкретно не так, и самый очевидный из вариантов подсказывал какова причина неудач, но он раз за разом отвергал мысль и продолжал жить по накатанной, на авось. Не смея и себе признаться в желаниях, он старался забыть о них окончательно, и, если бы не сущность, сидящая и напоминающая время от времени, он бы уже давно позабыл, где правда, что есть ложь.