Все истории начинаются одинаково, но в каждой истории есть свой финал. Сколько похожих друг на друга сюжетов и все уникальны по-своему. С какой стороны ни посмотри, нет в мире ничего обыкновенного, всё какое-то неправильное, несуразное. Большие глаза кажутся выпуклыми, маленькие сжатыми, губы тонкие хочется сделать пухлее, пухлые тоньше. Смотришь на карнавал чужой внешности и навешиваешь ярлыки, а в мире нет ярлыков, всё по-своему уникально. И хочется скулить, говорить о том, что неправильно, потому что для тебя не понятно. Сколько было загублено прежде чем человек не дал этому определения; прежде чем открыл рот, чтобы высказать своё мнение, совершенно ненужное между прочим, о котором никто не просил.

Простить себя не так как прежде, простить за мелкие огрехи, за тяжкие грехи. А кто сказал, что грех мой тяжек, а кто сказал, что вовек я грешен? Я человек, примите мою слабость, я человек примите вы меня всего. Я не хочу быть грязью под ногтями, я не хочу так много, так бездумно оступаться, но человеком я не буду до конца, пока всего себя я не приму как данность. Не буду человеком до конца, пока не буду я прощён самим собой за слабость. Не буду человеком до конца, пока не обрету в душе покой. Хочу, хочу быть человеком, и не хочу я сеять повсеместно тяжкие грехи, хочу я быть пред собою и другими честен, хочу, но не могу я быть таким, простите люди, вы и сами грешны, и ваша честь не делает мне чести, так уже повелось. Я человек, о, боже правый я бесчестен, и пред людьми, и пред собой. Мне страшно, мне очень страшно, я волнуюсь, я тревожусь, я люблю, я оступаюсь и потом опять иду. Опять иду.

***

Ася зашла в магазин, будто и не было разговора, будто и не было не скрытого взгляда, будто и не было ничего в ней отродясь. Она считала тенью других, но сама едва ли сделала и шаг из-под крыла тени. Вековые деревья сгорбились над ней, позаботились скрыть от проблем, и всё заиграло порочными яркими красками – и день, и банальный рассвет, и усталый закат. Она распоряжалась, не отдавая отчёта словам, вглядывалась в стены, не ища в них себя, она искала в них только смысл провести ещё один день под опекой деревьев.

– Значит так. Продолжим вчерашний разбор холодильников. И да, Никита, с них опять натекло, ты знаешь, что делать, – повелела Ася.

– Да, только… – откликнулся юноша.

– Что такое?

– Ничего, – потупился Никита, решив не указывать на ошибку.

– Тогда за работу!

Сотрудники разошлись по делам, сегодня и без указаний все могли догадаться, что делать. Они занимались разбором с момента прихода на работу, и ошибка начальницы, и её неловкие упущения были восприняты без осуждения. Как они могли судить её, она была лучшим руководителем, которого они ценили. На прежних местах работы начальство никогда не отпускало пораньше, не входило в положение, не давало и посидеть несколько минут измотанным людям, всегда только штрафовало. Так что даже если бы Анастасия Евгеньевна сегодня совсем бы не вышла на работу, они бы не сказали и слова против, тем более в её глазах они видели глубочайшую усталость, им было её по-человечески жаль.

– Да, Никита. Ты хотел что-то сказать? – пробормотала Ася, присев на стул, она почему-то ощущала дикую слабость.

– Хотел, – уверенным тоном сказал юноша, – Хотел пригласить вас сегодня после работы на свидание. Что скажите на счёт ресторана часов в десять?

В голове Аси слегка помутилось, она снисходительно отвечала Никите прежде, но сегодня даже у неё не могло уложиться в голове, как после вчерашнего отказа, он посмел снова, без стеснения, её просить о свидании.