«Вот! Вот оно! – воскликнула она. – «Биение сердца каждого подданного»! Это же так… так глубоко! Так современно! Бонифаций! – крикнула она так, что лорд-канцлер, появившийся в дверях с неизменной стопкой бумаг, едва не выронил их. – Запишите! Мы учредим новый государственный праздник – День Внимательного Вслушивания! И все должны будут носить на груди маленькие стетоскопы! И танцевать танец чуткости!»

Бонифаций посмотрел на Аларика. Взгляд его был подобен взгляду энтомолога, обнаружившего в своей коллекции новый, особенно вредоносный вид насекомого. Но он лишь сухо поклонился: «Как всегда гениально, Ваше Величество. Стетоскопы. Непременно».

Аларик почувствовал укол чего-то похожего на смесь злорадства и ужаса. Он всего лишь хотел сказать, что правителям неплохо бы интересоваться мнением народа. А получил… День Внимательного Вслушивания со стетоскопами. Да, работа на грани абсурда имела свои побочные эффекты.

Но Королева была довольна. Она даже наградила Аларика мимолетной улыбкой, которая была почти человеческой. «Продолжайте в том же духе, Ветреный, – сказала она. – Кажется, я нашла себе не просто оформителя, а… почти соавтора».

«Почти соавтор» тем временем ощущал на своей спине цепкий взгляд лорда-канцлера. Бонифаций не говорил ничего, но его молчание было красноречивее любых угроз. Он наблюдал. Он ждал. И Аларик знал, что каждый его неверный шаг, каждая слишком смелая метафора, каждое неосторожное слово тщательно коллекционируется этим серым человеком в очках. Танец на лезвии продолжался, и лезвие становилось все острее. А запах паленых бинтов, казалось, становился все гуще, пропитывая не только одежду, но и сами мысли.

Глава 4

Коридоры королевского замка жили своей, особой жизнью, похожей на неспешное переваривание пищи очень старым и капризным драконом. Здесь всегда пахло чем-то средним между пылью веков, королевскими обедами и, разумеется, неизменным ароматом паленых бинтов, который, казалось, въелся в сами камни. Аларик, которому теперь дозволялось передвигаться по определенным частям замка без конвоя (хотя он почти физически ощущал незримое присутствие шпионов Бонифация за каждой портьерой), начал прислушиваться к этим коридорам. И они отвечали ему шепотом.

«Слыхал, Перси, этот новый, словоблуд… то есть, советник… опять Королеве какую-то заковыристую фразу подсунул?» – это был голос Горация, стражника с лицом человека, который слишком часто размышлял о смысле жизни и не находил утешительных ответов. Они с напарником Персивалем (тот был повыше, похудее и смотрел на мир с оптимизмом человека, которому еще не сообщили всех плохих новостей) обычно дремали на посту у входа в библиотеку, которую Аларику иногда разрешали посещать.

«Ага, – отзывался Персиваль, лениво почесывая подбородок. – Говорят, про какую-то «диалектику прыжка в экзистенциальной невесомости». Ее Величество была в восторге. Велела мадам Иветте срочно ставить балет на эту тему. Бедная Иветта уже третий день пьет валерьянку ведрами».

«Диалектика прыжка… – Гораций вздыхал так, будто на его плечи только что взвалили всю тяжесть королевских метафор. – А нам потом эту диалектику маршировать и нюхать. Лучше бы зарплату прибавили. Или хотя бы бинты эти отменили. У меня уже от них хронический насморк и подозрение, что я сам скоро начну пахнуть, как подгоревшая мумия».

Аларик, пряча усмешку, проходил мимо, делая вид, что страшно увлечен изучением трещины на стене. Но эти обрывки разговоров были для него как бальзам на душу. Они означали, что не он один считает происходящее верхом абсурда. Они означали, что под слоем страха и принудительного оптимизма в народе (или, по крайней мере, в той его части, что служила во дворце) тлели угольки здравого смысла.