Девушка постояла ещё некоторое время, пристально всматриваясь в моё лицо, а затем быстро, почти бегом, покинула помещение. Лишь в дверях она на миг задержалась, ещё раз бросив в мою сторону подозрительный взгляд. В палате воцарилась полная тишина, и только было слышно едва уловимое сопение моих соседей по столу. Я попытался осмотреться вокруг, но мне это не удалось – шевелиться в моей «упаковке» было, практически, невозможно. Спустя пару-тройку минут, когда от нечего делать я уже было решил погрузиться в благоприятный сон, дверь в палату вновь отворилась. Я, насколько мог, повернул голову и скосил глаза на вошедших. Это была та же медсестра, которая доставила меня сюда, а с ней ещё одна женщина, явно старше сестрички и раза в два её толще.

– Вот, Фаина Семёновна, что я говорила! – громким шёпотом возбуждённо заговорила медсестра, тыча пальчиком в мою сторону. Оба врача не спеша подошли ближе к столу, на котором лежал я с компанией.

– Действительно, – задумчиво произнесла толстуха, встретившись со мной взглядом. – Странно…

– Я же говорила, что он какой-то не такой! – продолжала шептать молодая сестричка. Судя по голосу, ей было чуть больше двадцати лет.

Тут до меня вдруг дошло, что именно во мне привлекло внимание медицинских работниц. У новорождённых ведь не может быть такого осмысленного взгляда, какой был у меня с первых минут появления на свет. Я в своей жизни не раз видел малышей, которым было всего несколько недель от роду. Сам-то, в свои тридцать шесть, я ещё не успел обзавестись семьёй, так как после окончания учебы всё свободное время посвящал науке. Так вот, все новорождённые, которых я видел, ещё довольно долго после рождения не фокусировали взгляд на чём-либо. Они бессмысленно вертели головой в разные стороны, иногда реагируя на разные шумовые раздражители, а их взгляд всегда только скользил по всему, что попадалось им на глаза, не задерживаясь на чём-то конкретном.

Поняв, что допустил прокол, я не придумал ничего лучше, как скривиться и заорать, что было сил. Мой крик разбудил спящих в палате малышей. Как оказалось, здесь был не один такой стол с детьми. Поднялся такой гвалт, что медички, наверное, были уже не рады тому, что пришли. Успокаивать всю орущую толпу они не стали, а поспешили ретироваться, чтобы не травмировать себе слух. Увидев, что женщины удалились, я перестал орать, а вслед за мной постепенно успокоились и остальные. Потянулись долгие минуты ожидания неизвестно чего. Припомнив свою вольготную жизнь у мамочки в животе, когда я мог без проблем шевелиться и крутиться в пределах моего небольшого убежища, мне стало грустно. Сколько же ещё дней и ночей теперь придётся лежать вот так неподвижно? Отягощённый грустными мыслями, я не заметил как уснул.

Проснулся я от покачивания стола, на котором мы лежали. Оказалось, что это был вовсе не стол, а тележка на колёсиках, на которой нас куда-то везли. Через несколько минут стало понятно, что везут нас не куда-нибудь, а к нашим мамашам на кормёжку. Я весьма обрадовался этому обстоятельству, потому как давно уже ощущал чувство голода. Согласно биркам, прикреплённым ещё и на пелёнку, нас раздали сидящим в палате женщинам. Моя мать бережно приняла меня из рук медсестры и прислонила губами к своей груди. Я тут же с воодушевлением взял в рот её сосок, но сколько ни старался, ничего не смог из него вытянуть. «Что ещё за ерунда? – подумал, отстраняясь от кормушки, которая оказалась пустой. – Где же обещанный ужин?» То, что это была именно вечерняя трапеза, я понял по включённому во всех помещениях электрическому свету.