Я встревоженно смотрю на маму.

– Похититель Оливии до сих пор на свободе. А если она сбежала и он захочет ее вернуть? Может, он едет сюда прямо сейчас. Или приедет ночью.

Мое сердце колотится. Всё повторится. Он заявится к нам домой с ножом и снова заберет ее. А может, в этот раз он убьет всех нас, чтобы Оливии не к кому было вернуться. Я чувствую, как внутри горячей густой волной накатывает истерика.

– Мама, – сдавленно говорю я. – Мама, из-за него можем пострадать мы, может пострадать Оливия. Мы должны позвонить в полицию. Мы…

– Перестань! – взвизгивает она, словно я отдавила ей ногу, бросает взгляд на дверь и приглушенно объясняет: – Оливия дома. Она здесь всего несколько часов. Мы не хотим ее расстраивать. Подождем, когда она успокоится, и расспросим позже. Она так хочет. Когда она будет готова, мы выслушаем ее и решим, нужно ли вызвать полицию.

Мама отворачивается: тема закрыта. Я раздражена и разочарована. Но вижу, как дрожат мамины руки, когда она включает чайник и опускает чайные пакетики в кружки, и понимаю: она потрясена не меньше меня.

– Мама? – Я подхожу и накрываю ее руку своей. Несмотря на летнюю жару, ей холодно. – Без полиции не обойтись. Просто подумай, как ты объяснишь возвращение Оливии соседям, друзьям, родственникам? – Несмотря на тревогу, я говорю спокойно и убедительно. – Нам нужно знать, что с ней случилось. Нужно найти того, кто ее похитил. Он опасен, и он всё еще на свободе.

Мама кивает, и я испытываю громадное облегчение: наконец-то до нее дошло реальное положение вещей.

– Всё в порядке? – Папин голос за спиной заставляет подпрыгнуть от неожиданности.

Мама отшатывается:

– В порядке. Сейчас принесем чай.

Он пристально смотрит на меня:

– Ты еще что-то хочешь сказать, Кейтлин?

Мама напрягается. Пытаться достучаться до папы бессмысленно. Если он что-то решил, его не переубедить. Любая попытка закончится ссорой. А поскольку мамины нервы и так напоминают шаткую карточную башню, боюсь, ссора с папой станет тем козырем, который заставит ее рухнуть. Поэтому я прикусываю язык, чувствуя, как между нами вырастает стена: родители – с одной стороны, я – с другой. Я выхожу из кухни.

В коридоре бросаю взгляд на гостиную, но не захожу: не могу притворяться, что все замечательно. Иду к входной двери, но, когда пальцы уже сжимают прохладную латунную ручку, останавливаюсь. Если просто уйти, что подумает Оливия? А Оскар? Стоит ли давать папе еще один повод разочароваться во мне? Я отхожу от двери, поднимаюсь на второй этаж и останавливаюсь на том самом месте, где когда-то Оливия поднесла дрожащий палец к губам. Вспоминаю человека в маске за ее спиной. Нож у ее горла. Закрываю глаза, пытаясь об этом не думать, но вижу всё так же отчетливо, как и шестнадцать лет назад.

Открываю дверь в прежнюю комнату Оливии. Стены, когда-то ярко-розовые, теперь выкрашены краской Farrow & Ball[13] элегантного светло-серого цвета с нежными кремовыми и оливковыми оттенками. Повсюду плетеные льняные накидки. Вещи Оливии – постеры ее любимых музыкальных групп, коллекции губных помад и заколок-бабочек – хранятся на чердаке.

– Всё так изменилось.

Я оборачиваюсь: Оливия прислонилась к дверному косяку. Мы стоим на том же месте, где шестнадцать лет назад она застукала меня с ее дневником. Она заходит в комнату и садится на двуспальную кровать. Я всегда думала, что ее возвращение, если оно случится, будет похоже на недостающий кусочек пазла, вставший на законное место. Но этого не произошло. И это раздражает. Я внимательно рассматриваю ее, ища намеки на то, как она провела последние шестнадцать лет. Есть ли у нее синяки и шрамы, понять невозможно: всё скрывают мешковатая мужская рубашка и легинсы. Загорелая кожа совсем не похожа на бледную кожу человека, которого шестнадцать лет держали взаперти. Так что, возможно, ее не запирали в комнате без окон. Но если ей разрешали выходить на улицу, что помешало вернуться домой раньше? Она очень стройная. И высокая. Выше меня. В густых волосах – почти до пояса – запутались листья. Но кончики волос ровные, как будто их недавно подстригли. Кто ее стриг? Возможно, один штрих поможет восстановить всю картину прошлого. Я снова смотрю на листья, представляя, как Оливия бежит по лесу – вперед, на свободу, продираясь между деревьями, их ветки путаются в ее волосах. Она кладет руки на колени.