Накануне выступления ему приснился сон. Тот самый, которого он всю жизнь неосознанно опасался. Слепой музыкант из его детства, играя на гитаре и губной гармошке, пел:

Переведи меня через майдан, Где мной все песни сыграны и спеты, Я в тишь войду и стихну – был и нету. Переведи меня через майдан.

Ваня проснулся в холодном поту. «Все, меня ждет провал! – с ужасом подумал он. – А я на выступление пригласил маму и моих интернатских педагогов. Матушка даже вечернее платье себе сшила в тон моему смокингу… И афиши уже везде расклеены… Неужели я опозорюсь на глазах у всех? Может, отменить мероприятие, прикинувшись больным?».

– Это что еще за глупости? – возмутилась Ольга Петровна, услышав рассуждения сына. – Ты просто волнуешься перед концертом, вот и снится тебе всякая ерунда. Музыкант с гитарой тебя испугал, чушь какая-то… Он что, гонялся за тобой?

– Нет, мам, самого музыканта я во сне не вижу… Я вообще ничего не вижу. Во сне я лишь слышу звуки, запахи, ощущаю вкус, прикосновения. Меня кошмарит сама эта песня. Даже не песня – она мне как раз очень нравится. Меня пугает то, что случается на следующий день после того, как я ее услышу сне.

Ольга Петровна знала, что незрячим людям часто снятся кошмары о том, что они заблудились, упали с высоты, лишились собаки-поводыря, были сбиты машиной. Это явление медики объясняли тем, что в жизни слепого человека – много источников стресса и полностью их устранить просто невозможно. Знала, но говорить об этом сыну не стала – зачем парню лишняя негативная информация? Куда разумнее было его успокоить.

– Возьми себя в руки, сынок! Все будет хорошо, даже отлично, я в этом просто уверена.

Интуиция подвела Ольгу Петровну – все стало очень плохо. После концерта, прошедшего на «ура», когда, наконец, затихли овации, и к Ивану понеслись девушки с цветами, потянулись корреспонденты местных газет и операторы с телекамерами, женщина так разволновалась, что у нее прямо в концертном зале остановилось сердце. «Острая обструкция кровообращения, – развели руками врачи скорой помощи, глядя на потрясенного Ивана. – Дефибрилляция не помогла, развилась асистолия. Простите нас – мы сделали все, что могли».

Все, что происходило после этого, мозг Котельникова отказывался воспринимать. «Этого просто не может быть! – стучало в висках у парня. – Мама не могла оставить меня одного. Просто не могла!». Впавшему в сумеречное состояние Ивану вкололи успокоительное, он уплыл в какой-то вымышленный им мир и долгое время не хотел его покидать. Похоронами занимались коллеги матери – педагоги специнтерната.

На короткое время Ваня пришел в себя – в тот момент, когда сотрудник крематория вручил ему еще теплую урну с прахом Ольги Петровны. Парень прижался к ней щекой и всю дорогу до колумбария разговаривал «с мамой», обещая, что та обязательно будет им гордиться.

Потом он лежал в больнице с нервным срывом, а чуть позже – дома на кровати, грызя подушку или разглядывая потолок остановившимся взглядом. Время суток Иван определял только по шуму за окном. Ночью там тихо. Если и раздаются голоса, то, в основном, нетрезвые. Утром же просыпающийся город начинает шуметь: ругаются соседи за стеной, поют птицы за окном, сигналят автомобили, громыхают трамваи. Какой тут сон? Тогда Ваня щелкал пультом и слушал по видику детективы, в которых мало динамики и много диалогов, иногда читал толстенные брайлевские книги: «Сто лет одиночества» и «Полковнику никто не пишет» Маркеса. Но отвлечься от печальных мыслей никак не мог. Дома ему было неуютно. С уходом самого близкого и единственного родного ему человека квартира опустела, будто из нее выкачали воздух. Чем заполнить возникший вакуум молодой человек понятия не имел.