Каждое движение давалось с трудом. Я старалась не думать о том, что делаю. Не думать о том, что в моих руках. Когда узел наконец поддался, мешок раскрылся, и я сделала все возможное, чтобы не смотреть. Я не могла позволить себе увидеть лицо той, кто лежал внутри. Холодный воздух ударил мне в лицо, когда я развернула мешок. Сглатывая рвущийся крик, я стала натягивать мешок на себя, двигаясь механически, словно выполняя приказы машины, а не своей воли.

Запах крови был густым, как туман, он впитывался в кожу, пронзал каждую клеточку тела. Запах гниения и страха наполнял воздух, как удушающая дымка, постепенно вытягивая из меня последние силы.

Казалось, каждый вздох, который я делала, приносил с собой эту мерзость, вползая внутрь, отравляя разум. Я старалась ни смотреть, ни думать о том, что сейчас происходит, убеждая себя: это необходимо, это ради спасения. Но отвращение, подступающее к горлу, было невыносимым. С каждой секундой оно накатывало волнами, накрывая меня полностью, как океан, готовый затянуть на дно.

Желудок сжался в болезненной судороге, грозясь вывернуться наружу, и на мгновение меня охватило ощущение, что вот-вот меня стошнит прямо на тело, которое я должна вытащить. Но я не могла этого допустить. Я заставила себя проглотить приступ тошноты, закрыв глаза и сделав несколько глубоких вдохов. Слабость не должна была взять верх – сейчас не время для слабости.

Когда я схватилась за тело, покрытое липкой, засохшей кровью, холод его кожи проник в мои пальцы, словно смерть сама коснулась меня. Я с трудом приподняла его, стараясь не думать о том, кто это был. Белые волосы девушки свисали с мешка, ее лицо было измазано кровью, которая прилипла к бледной коже, но в темноте я едва видела что-то отчетливо. И все же, казалось, внутреннее зрение рисует мне каждую деталь, каждая линия становилась отчетливой, словно перед глазами всплывали жуткие образы.

Она была хрупкой, но ее безжизненное тело оказалось невероятно тяжелым, как будто вся тяжесть мира легла на мои плечи.

С каждой секундой мои руки начинали дрожать от напряжения, от боли. Я тащила ее к тому месту, где сама была прикована, но после нескольких шагов ноги подкосились, и я рухнула на колени. Весь мир закружился вокруг меня. Густой запах крови, капающей с ее тела, казался всепоглощающим, как будто его было так много, что он застилал даже воздух.

Я зарыдала. Я не могла сдержаться. Слезы текли по щекам, смешиваясь с потом и кровью, в которые я уже вся перемазалась. Казалось, меня и ее уже нельзя было отличить – кто из нас мертвый, кто живой? Я вся была покрыта ее кровью, а собственное тело, обессиленное от усталости и боли, чувствовалось почти таким же мертвым.

Но я не могла сдаться. Стиснув зубы до боли, до того, что в челюсти зазвенело, я снова встала. Шатаясь, срываясь на каждый шаг, я тащила ее дальше, чувствуя, как каждое движение отдается оглушающей болью в моих руках, ногах, голове. Земля под ногами казалась липкой, грязной. Я скользила, падая и снова поднимаясь, словно в каком-то безумном ритуале выживания. Внутри все кричало: «Хватит! Ты не выдержишь!» – но что-то более сильное, более глубокое, заставляло меня двигаться дальше.

Когда я, наконец, доволокла тело к месту, где она должна была оказаться, у меня уже не было сил. Я рухнула рядом с ней на колени, вцепившись в мешок, пытаясь дышать, но воздух казался вязким, словно его тоже пропитала кровь.

– Прости меня… – прошептала я ей, словно чувствовала вину за то, что занимаю ее место. Это было глупо. Но я об этом не думала в этот момент.