Таким образом, среди зрителей, собравшихся в тот злополучный зимний вечер в театре «Арджентина», многие изначально были настроены враждебно по отношению к новому «Севильскому цирюльнику». С одной стороны, это сторонники Паизиелло, которые, возможно, даже по наущению самого старика (по одной из версий он написал им письмо с просьбой сделать все возможное для срыва представления), пришли на премьеру, чтобы освистать оперу и ее молодого автора. А с другой стороны – завсегдатаи конкурирующего театра Валле, традиционного места представления оперы-буффа, в тот раз вынужденного уступить эту привилегию «Арджентине», руководство которой и без того было непопулярно в Риме. В итоге, как вспоминал французский музыкальный критик Кастиль-Блаз, казалось, что «все свистуны Италии собрались в театре „Арджентина“ в тот вечер».

Наконец, стоит учитывать, что римские оркестры в то время, по всеобщему признанию, были сплошь любительскими. «Россини не знал, чему ужасаться больше: тому, что его парикмахер играл на кларнете в оркестре театра Валле, или тому, что его кларнетист оказался еще и парикмахером», – отмечает историк Николас Тилл. (Как символично в контексте разговора о «Севильском цирюльнике»!) Не лучше обстояло дело и в «Арджентине».

Итак, провал. Но что же после?

На следующий день Россини критически пересмотрел оперу, убрал из партитуры все действительно слабые места, написал для Альмавивы восхитительную каватину «Ecco ridente in cielo», заменив ею неудачную импровизационную испанскую серенаду Гарсиа, – и сказался больным, чтобы не появляться в театре. Но все его попытки отвлечься музыкой и сочинительством не увенчались успехом, поэтому вечером снедаемый любопытством композитор оделся и уже собрался было выйти из дома, чтобы узнать, как принимают его оперу во второй раз, но тут услышал шум на улице. Россини торопливо вернулся в постель, где и нашли его римские знаменитости, пришедшие поздравить маэстро. Все его опасения оказались напрасными: во второй вечер римляне слушали оперу в полной тишине и увенчали ее бурными овациями, которые стали еще более оглушительными на третий день…

По другой версии, Россини в самом деле находился в кровати и был разбужен шумом на улице. Увидев, что толпа несет факелы, он испугался, что разъяренные зрители собираются поджечь дом, и поспешил укрыться в конюшне. Там его обнаружил Гарсиа и сообщил о невероятном успехе оперы и желании людей увидеть маэстро. «К черту их всех, их овации и все прочее! Я отсюда не выйду!» – заявил в ответ Россини, все еще уязвленный необоснованной агрессией зала на премьере. Хотя тенор передал собравшимся эти слова в более цензурной форме, ответ не удовлетворил толпу, и в Гарсиа полетел апельсин. Затем к Россини подошел хозяин дома, умоляя его выйти – народ начал бить окна и угрожает в самом деле поджечь здание! Но композитор вышел, только когда толпа рассеялась. Ночь ему пришлось провести в комнате, продуваемой пронизывающим февральским холодом из разбитого окна, но Россини согревала мысль о долгожданном успехе.

Римские газеты наконец-то воздали должное опере: «Если на премьере „Севильский цирюльник“ не встретил одобрения у публики, то во второй раз и на следующих спектаклях он был оценен по достоинству и вызвал такой энтузиазм, что весь театр содрогался от „Evviva!“ по адресу маэстро Россини. По нескольку раз его вызывали на сцену и наконец отвели при свете факелов домой…» А вскоре и сам композитор признался в письмах, что его опера с каждым днем набирает популярность и даже самые строгие критики «против воли начинают все сильнее любить этого ловкого парня [Фигаро]».