«Когда женщина пошла против тебя, забудь про нее»12. Конечно, по-хорошему, мне стоило бы самому прекратить собственное мученичество, решиться и уйти, как только все началось. Я понимал это, но ничего не мог поделать. Разве можно обвинять человека в том, что он отказывается добровольно сводить счеты с жизнью, цепляется за нее из последних сил? Ведь именно жизнью Рина и стала для меня. Поэтому я буквально мечтал о том, чтобы она просто всадила мне пулю в лоб, пока я буду спать, и на этом бы мы закончили представление, но тут же понимал: она ни в коем случае не станет лишать себя удовольствия посмаковать процесс. Я превратился в человека, чью голову затолкали в пушечное дуло, но не спешили с тем, чтобы поджечь фитиль. Моя показательная казнь растягивалась на месяцы.

Временами она делала вид, будто бы оттаяла, и разговаривала со мной доброжелательно и непринужденно. Совсем как тюремщик, держащий одну руку на рубильнике электрического стула и мило беседующий с приговоренным о погоде. И, как всякий приговоренный, в такие моменты я безропотно верил, что есть еще призрачный шанс и все обойдется. Или, по крайней мере, я чудом не испытаю того, что обречен испытать: неожиданное божественное вмешательство разом избавит меня от всех нервных окончаний. Аминь! Но вот ручка рубильника скользила вниз, мышечные спазмы завладевали всем моим телом, и, толком не успев ничего понять, я полным ходом устремлялся в долину густой тьмы.

В обволакивающем забытьи под чей-то издевательский нескрываемый хохот я страдал по тому, что было и чему не суждено случиться. Где-то вдали раздались щелчок дверного замка и стук каблуков. Я чувствовал себя, как ребенок, который вдруг ясно понял, что появится на свет мертвым. Я сделался легок, как приведение. Я продвигался по родовым каналам, залитым артериальной кровью, как по тронным залам, и усопшие души, выстроившись в две шеренги, дружно скандировали мое имя. Я позволил самым гнусным мразям окружить меня. Я потерялся в сгустившейся толпе и прорастал из трещин в стенах. Я кромсал пуповину затупленными ножницами с веселым проклятием на устах. Я становился мифическим змеем Уроборосом и грыз собственный хвост, как деликатес. Я садился за один стол с карточными шулерами и проигрывался вдрызг, пока мирской кордебалет плясал на голых костях, а публика у его ног содрогалась в едином похотливом экстазе. Через боль и страдание, через отчаяние и отвращение ко всему я ощущал необходимость разорвать проклятый цикл, в котором бесконечно умирал и перерождался лишь для того, чтобы снова умереть бессмысленной смертью.

Сегодня я – человек вне человечества и не вижу такого расклада, при котором вернулся бы в него bene placito13. Я счастлив, что более не имею ничего общего с теми, кто изо дня в день поедает себе подобных. Что же, делайте ваши ставки, делайте вашу игру, господа, а я пас. У меня и так ничего не осталось, кроме сердца, но зато оно – один неистлевающий, жаркий кусок угля, освещающий мою дорогу. Пусть же вспыхнет то, что обречено сгореть дотла. Прах к праху. И когда все сущее обратится в осевший пепел, то я не стану «накидывать» сверху. В мире, где каждый добавляет личную щепотку пепла во всеобщее пепелище, я предпочту остаться тем, кто этого не сделает.

Я увидел Рину в окне одного новомодного заведения спустя почти год после того, как она меня покинула. Она сидела за роскошным столиком вместе с каким-то дешевым малым, наряженным в дорогой костюмчик, и натужно смеялась, когда тот разыгрывал перед ней невнятные репризы с набитым ртом. Поначалу от общей ситуации и мне сделалось смешно, потом – немного паршиво, но чем дольше я стоял и смотрел на то, как вымученно, как устало, но старательно она ему улыбается, тем быстрее во мне росла обыкновенная жалость. Бедная, ей так хочется доступных, примитивных и поверхностных радостей, потому что она не в силах отыскать подлинного счастья в чертогах своего сердца. Из коварной и кровожадной хищницы она превратилась в глупую загнанную дичь, которая начинает догадываться, что пути назад больше нет и исход для нее уготован лишь один. Сколько еще времени – год, три года, пять лет или десять? – пройдет, прежде чем она отыщет кого-то, кто будет любить ее хотя бы вполсилы того, как любил ее я. Кого-то, кому будет нужна не столько ее плоть, сколько сама она, как человек, со всеми своими проблемами, сомнениями и страхами, которые непременно вылезут наружу позднее, как бы хорошо она сейчас не пыталась их прятать от самой же себя. Раньше я был уверен в том, что она олицетворяла все мне необходимое. Раньше я был готов петь для нее, пока не сядет голос, и грезить о ней, пока не откажет разум. А теперь…