Не делай мне больно Василиса Елисеева

Иногда самое страшное – не забыть.

А вспомнить.

Глава первая

В детстве я верила, что зеркала – это порталы в другие миры. Сейчас мне двадцать три, и я всё ещё ловлю себя на том, что ищу в них не отражение, а побег. Зеркало в прихожей показывало девушку с белыми волосами и глазами, которые слишком много видели. Василиса. Имя из сказки, которую мне никогда не читали. Это одна из причин, почему я стала искать спасение в книгах. В них – другие вселенные, где я могла быть кем угодно: пираткой, искательницей приключений, волшебницей. А ещё в них всегда находились слова, которых мне не хватало в жизни. Но на следующей неделе со мной должно произойти что-то по-настоящему реальное – я еду в Питер на концерт своей любимой группы. Не просто мечтаю об этом, не просто переслушиваю их альбомы в наушниках, засыпая в обнимку с гитарными риффами, – а действительно поеду. Вдруг это и есть начало чего-то нового? Вдруг там, среди толпы таких же фанатов, я наконец почувствую, что мои фантазии – не просто побег от действительности, а часть чего-то большего? Одно я знала точно: эта поездка изменит всё. Или… хотя бы мне очень хотелось в это верить. Я не боюсь перемен. Потому что бояться можно, когда есть что терять. А у меня – пусто. Жизнь – это серая хмарь за окном автобуса, который везёт меня куда-то, но явно не туда, куда я хочу. Иногда мне кажется, что я уже давно перестала хотеть по-настоящему. Просто плыву по течению, как пустая банка в сточной канаве. Друзей у меня нет. Не потому что я социопат, а потому что люди – это сложно. Они ждут чего-то, притворяются, разочаровываются. А я не умею притворяться. Зато у меня есть Катя – моя старшая сестра. Она единственный человек, который терпит мой сарказм, мои ночные панические атаки и привычку читать книги, заливая чаем страницы. Катя говорит, что мне просто нужно «найти себя». Как будто я – потерянная варежка, а не двадцатитрехлетний человек с биполярным расстройством настроения. Но она верит в это. Иногда даже слишком. Вчера она вручила мне конверт с билетом на концерт той самой группы, которую я слушаю, когда мне особенно хреново.

– Поезжай, – сказала она. – Хуже точно не будет. Тебе остается только билет до Питера взять.

Я хотела огрызнуться, сказать что-то вроде: «А что, собственно, должно стать лучше?» Может, Катя права. В конце концов, мне нечего терять. Кроме, возможно, этой тоски, которая сидит во мне, как ржавый гвоздь. Мы с сестрой – как два разных романа, написанных одной рукой. Она – яркая обложка с глянцевыми буквами, я – потрёпанные страницы, зачитанные до дыр. Она красит ресницы перед зеркалом, я прячусь за книгой у окна. Она смеётся громко, так, что слышно даже на улице, я улыбаюсь только тогда, когда никто не видит. Ей нужны люди – толпа, вечеринки, бесконечные разговоры до утра. Мне хватает тишины, дыма сигареты и мыслей, которые не становятся словами. Иногда я смотрю на неё – на её смех, на её лёгкость, на то, как она запросто обнимает незнакомых людей – и думаю: «Как ты не боишься?» Но мы всё равно любим друг друга. Она будит меня в четыре утра, чтобы показать глупый мем. Я оставляю ей на столе чашку кофе, когда она спит после вечеринки. Она кричит на меня, что я слишком закрытая. Я молча забираю её с другой стороны города, когда у неё ломается телефон. Мы не похожи. Но, кажется, именно поэтому – не теряем друг друга. А ещё меня всегда удивляло то, насколько мы разные внешне. Мы с Катей – полные противоположности. Она – высокая, статная, с густыми темными волосами, которые струятся по спине, как река. Её карие глаза всегда смотрят на мир с лёгким вызовом – будто она уже знает, что он ей ничего не сделает. Катя ходит плавно, говорит уверенно, и даже её смех звучит, как что-то само собой разумеющееся. А я – бледная, тонкая, с белыми волосами, которые вечно путаются в ветру, и лицом, усыпанным веснушками, а так же множеством тату. Татуировки это отдельная тема. Я никогда не любила свое отражение. Зеркало было как строгий судья – всегда находило изъяны: слишком круглое лицо, неправильный изгиб бровей, родинка не там, где надо. Одежда помогала, но лишь отчасти – она скрывала, но не меняла. А мне хотелось не спрятаться, а стать собой. Первая татуировка появилась в шестнадцать. Я помню тот день до мельчайших деталей. Душное лето, комната завалена журналами с эскизами. Я три месяца копила на тату, откладывая мелочь из карманных денег и подрабатывая репетиторством.

Ты уверена? – Катя стояла в дверях, скрестив руки. Её карие глаза сверлили меня, будто пытались прочитать ответ раньше, чем я его озвучу.

Я лишь провела пальцем по чистому запястью – там, где через час должно было появиться маленькое чёрное сердечко. В салоне пахло антисептиком и жжёной кожей. Когда игла впервые коснулась моей руки, я вцепилась в подлокотник. Это было больно – острое, пронзительное ощущение, будто кто-то выжигал мне душу через кожу. Но вместе с болью пришло странное облегчение: вот он, момент, когда я наконец становлюсь собой. Катя молча взяла мою руку, её пальцы дрожали. Она провела подушечкой большого пальца по свежей тату, где ещё выступали капельки крови. В тот момент я поняла: это не просто чернила под кожей. Это клятва. Себе, миру, всем, кто говорил, что я слишком тихая, слишком странная, слишком не такая. Сердце на запястье пульсировало в такт моему. Маленькое. Чёрное. Несмываемое. В восемнадцать я начала рукав. Черно-белые цветы – георгины, пионы, что-то без названия, с острыми лепестками. Они расползались по коже, как тени, превращая руку в странный, но прекрасный узор. Каждая линия была словно ответ миру: «Да, я такая. Нет, я не спрячусь». Иногда я ловила на себе взгляды – осуждающие, любопытные, восхищенные. Это было красиво. И впервые за долгое время я почувствовала это про себя. Теперь, проходя мимо зеркала, я иногда останавливаюсь. Не чтобы найти изъян. А чтобы рассмотреть искусство, которое стало частью меня.

Оставалось три дня до отъезда, и я, сидя на полу среди разбросанных вещей, представляла, как навсегда останусь в этом городе.

– Представь, – говорила я Кате, набивая рюкзак одеждой, – я сниму комнату где-то в центре, с высокими потолками и окнами во двор-колодец. Буду писать по ночам, а утром выходить за кофе в ту самую булочную, где подают хрустящие круассаны.

Катя, развалившись на моей кровати, щурила свои карие глаза:

– И чем ты будешь платить за эту сказку? Стихами?

– Найду что-нибудь, – отмахивалась я, засовывая в боковой карман томик Бродского.

– Например?

– Например… буду читать чужие судьбы по картам Таро в том самом полуподвальчике на Невском.

Катя фыркнула, но в её взгляде мелькнуло что-то тёплое.

– Главное – не забудь, что у тебя есть дом. И сестра, которая приедет и вытащит тебя за шкирку, если ты вдруг решишь превратиться в питерскую мумию.

Я бросила в неё носком.

– Я же не пропаду.

– Точно? – она приподняла бровь. – В прошлый раз ты потерялась в торговом центре.

– Мне было десять лет!

Катя засмеялась, а я продолжила складывать вещи, мысленно уже гуляя по питерским мостам. В кармане джинс лежал билет – не только на концерт, но и, возможно, в новую жизнь. Я разложила последнюю футболку по чемодану и вдруг замерла, глядя на Катю.

– А давай… переедем? – выпалила я неожиданно даже для себя.

Катя перестала жевать яблоко и уставилась на меня.

– Ты сейчас серьезно?

– Ну а что? – я подхватила рваную нить мысли и понеслась за ней, как за последним вагоном метро. – Концерт – это же только начало. Мы можем снять квартиру вдвоем. Ты всегда говорила, что в нашем городе нет нормальной работы для дизайнера. А там…

– А там что? – Катя скрестила руки, но в её глазах уже вспыхивал тот самый огонек авантюризма, который я знала с детства.

– Там всё возможно! – я вскочила на кровать, едва не опрокинув чемодан.– Представь: утро, дождь за окном, я варю кофе, ты рисуешь что-то в своем скетчбуке… Вечером идём на набережную, встречаем закат у воды…

Катя медленно покачала головой, но уголки ее губ дрогнули:

– Ты хочешь сказать, что готова променять нашу уютную двушку на сырую питерскую коммуналку с тараканами размером с хомяка?

– С тараканами-альбиносами! – поправила я. – Это же Питер, тут даже тараканы должны быть особенными.

Мы залились смехом, но потом Катя неожиданно серьёзно посмотрела на меня:

– Ладно. Давай сделаем так – поезжай на концерт, посмотри город. Если через неделю ты все еще будешь готова на это безумие…

– То мы собираем чемоданы? – перебила я, чувствуя, как сердце бешено колотится.

– То мы хотя бы начнем искать варианты, – вздохнула Катя, но по её лицу я поняла – битва почти выиграна.

Я плюхнулась рядом с ней, и мы молча смотрели на мой переполненный чемодан, в котором теперь лежала не просто поездка, а целая новая жизнь.

Я легла спать, но сон не шёл. В голове крутились обрывки мыслей: "А вдруг Питер окажется не таким, как в моих мечтах? А если концерт разочарует? Или если Катя передумает…

За стеной скрипнула дверь – Катя кралась на кухню за водой, как всегда делала, когда не могла уснуть. Я улыбнулась в темноте: мы с ней даже бессонницей болели синхронно. Потянулась за телефоном – 2:17. Включила любимый трек той самой группы, но тут же выключила: "Вот глупость, через два дня услышу их вживую".