Родинки светятся в чуткой тени.
Всё ей за белые ночи простится!
Всё ей воздастся за чёрные дни!
Засветло – ведьмой,
В ночи – мирозданьем, —
Непредсказуемая красота…
Ровно плечо мне щекочет дыханьем
Тёплый колодец усталого рта.
«Здесь выпито море огня и остуды…»
Здесь выпито море огня и остуды,
Повяли цветы в сигаретном дыму…
Гора златогорлой порожней посуды —
Ну чем не нажèток в безмужнем дому?
Шампанское! Счастье моё разливное!
Простился любезный – картуз набекрень.
Пред ним я виновна, но странной виною —
Как ночь перед солнцем за минувший день!
Слезой не удержишь! Был вольник мой пылок,
Да жаль, не оставил на память мальца.
Ужо не наскресть ли с гвардейских бутылок
Бумажного золота на два кольца?
Тайком обручиться с кудрявым цыганом,
Плясать под бутылочный бубен мешка
И самым лукавым цыганским обманом
Запраздновать в сердце лихого дружка —
Лихого, былого, чьи руки проклято
Мне снятся в зелёном стеклянном дыму,
Чтоб рядом плясали мои цыганята,
Смеялись чумазо и снились ему.
«В начале хладного апреля…»
В начале хладного апреля
Еще природа скуповата.
Пичуги плачут еле-еле
На снег в лощинах ноздреватый.
В ночи к кому-нибудь придраться
Морозец муторно стремится.
Стволы берёзок шелушатся,
Как щеки справной молодицы.
Капели плавно отсопели,
Пошли прощанья-провожанья,
В начале хладного апреля
Душа исполнена желанья.
И я, как голубь бесполезный,
Полуоблезлый и скулючий,
Спешу к тебе – еще болезный,
Но непростительно живучий.
Голубь
В какой соломенной обители
Тебя, мой голубь золотой,
Сороки глупые обидели
Переполошной пустотой?
Кивни насупленной головушкой
В ту лихоманку-сторону,
Я полечу туда воронушкой,
Сорочий суд перетряхну.
Сошью тебе штаны из рубчика,
Не погляжу ни на кого…
Не троньте моего голубчика —
Обиженного моего!
«Без любви ни шагу не ступлю…»
Без любви ни шагу не ступлю,
Словно к ней верёвочкой привязан!
Ничего, что нынче не люблю,
Не беда, что сердцем не обязан…
Всё равно шепчу прo вечера,
Про ночные ласковые встречи,
Про хмельные отблески костра,
Чьи-то озаряющие плечи.
И талы вдоль омутной реки,
И лягушек омутные хоры.
И в траве туманной светляки
Оживляют росные узоры…
Ах, как неохота одному
Предаваться сладкому недугу,
Взял бы даже под руку луну —
Самую любимую подругу!
Скроет туча лунную свечу,
Но надолго я не опечалюсь —
Может быть, назавтра дошепчу.
Может быть, назавтра повстречаюсь.
И тогда, конечно, не стерплю.
Проявлю любовную отвагу…
Без любви ни шагy не ступлю,
От любви не сделаю ни шагу!
«Часто в угоду злословью…»
Часто в угоду злословью,
Равно за совесть и страх
Губы помазал любовью —
И притаился в кустах.
Нда-с, мы в любви не герои,
В небо не машем крылом,
Землю от страсти не роем,
С горя постромки не рвём.
Стыд не горит на ланитах,
Слёзы ручьями не льют.
И за ревнивцев побитых
Ныне гроша не дадут.
Тащим с ленцою изрядной
Рыбку любви из пруда.
Душу булгачить накладно,
Боязно, нда-с, господа!
Твоё лето
В глазах то шершни, то шмели,
В пыли весенние штиблеты…
Ещё пролески не цвели,
А ты уже сбегаешь в лето.
Сбегаешь, хлопая дверьми,
Как будто маешься и злишься,
И ждёшь, и оклика страшишься:
«Постой! Меня с собой возьми!»
Я это знаю столько лет,
Что ревновать уже бездарно
Тебя ко дням, которых нет
В моём апреле календарном.
Мой сарафан ещё не сшит,
И босоножки жмут немного —
Так что спеши, пока страшит
Тебя мой оклик у порога.
Стою, вздыхаю, не прошусь
В твоё загадочное лето,
Но с тайной горечью кошусь
На запылённые штиблеты.
«Не перестань, мой добрый дождик…»
Не перестань, мой добрый дождик,
Канючить песню про Рязань.
Я тоже слёзности заложник, —
Не перестань, не перестань!
Но уходи с большой дороги,
От этой вонькой колеи.
Бреди в зелёные отроги,