Он спускает затвор уже скорее машинально, чем в желании найти интересный ракурс, заставляющий посмотреть на мир через чужое сознание, – единожды, дважды, трижды. Перед его заплывшими какой-то белесой мутью – неужели слез? – глазами совсем не фотографии, над которыми безжалостно надругаются тысячи и тысячи взглядов ценителей глянцевой действительности.

Саша видит перед собой свое бешено бьющееся о ребра от радости удачного снимка сердце и довольного отца, услащенного гордостью за отпрыска и похлопывающего его, совсем еще, кажется, наивного детеныша, не познавшего жизни, по сутулой спине.

Фотографию отца перед бунтарским отъездом из Тихополя, которую он так и не показал надоедливым журналистам со словами «Это – мой любимый снимок за всю мою карьеру».

Он видит слайд-шоу из туманно знакомых и по-родному неизвестных ему лиц тихопольцев из своей фотосерии «Лица Тихополя»: мама, пришедшая после театральной смены; отец, разбирающий старый полароид, с сигаретой «Ява» за ухом; девочка с родинкой на левой скуле, в которую Саша был влюблен всю свою непростую школьную жизнь, играющая на черно-белых, подобно его любимому стилю, клавишах фортепиано. «Как же ее зовут? – напряженно думает Адамов, бездумно перемещаясь по купающейся в свете прожекторов комнате и нажимая кнопку „сделать снимок“. – А ведь я же любил ее, кажется, даже и тогда, когда приехал в Петербург…»