Наталья заботливо укачивает проснувшуюся от слишком яркого лунного света дочь.

Александр, тяжело и загнанно дыша, открывает глаза в своей постели от будто смутно знакомого детского плача.

I’m the last cowboy in this town

Empty veins and my plastic broken crown

They said I swam the sea that ran around

They said I once was lost but now I’m truly found

Foals – Late Night

Черт подери, как раскалывается голова – будто каждая воспаленно-красная извилина пульсирует подобно колонкам во вчерашнем облитом неоновыми красками баре. Сколько он вообще выпил? И чего?

На пол.

Мышцы судорожно сокращаются. Холодный пот течет по лбу. Ощущение, будто все органы остались в том, что сейчас ярким пятном зияет на ковре из натуральной шерсти, на который он спустил половину заработка за прошлый месяц. Причин, как обычно, не было – просто захотелось.

Александр с отвращением вытирает лоснящиеся губы, громко ругается и в гневе бьет кулаком по прикроватной тумбе, но жалкий порыв ярости не имеет длительного продолжения, потому что сил в его отравленном алкоголем и наркотиками теле не хватает даже на то, чтобы как следует разозлиться. Он откидывается обратно на подушки, стискивая голову в дрожащих ладонях, и, сжимая до противного ему же самому скрипа зубы, массирует натянутую пергаментную кожу висков. Рядом валяется бутылка Jack Daniels и чей-то красный пояс – не стоит и упоминать о том, что фотограф даже в общих чертах не помнит не только его владелицы, но и событий вчерашнего вечера в принципе. Последние полгода память очень редко удостаивала роскошью своего внимания его вечерние и ночные приключения, так что он очень редко имел хотя бы смутное представление о том, какой была его жизнь вне дневных съемок.

Таким оно было, маргинально-элитное существование Александра Адамова.

Он с трудом садится на кровати и тратит следующие пять минут на то, чтобы бессмысленно стекать пустым взглядом по зеркалу. В нем отражается молодой еще человек, тело которого метафорически напоминает дешевую конфету: красивое, сильное и крепкое внешне – шелестящая яркая обертка, – но уже начавшее процесс разложения изнутри – абсолютно мерзкий вкус. Его глаза светятся острой усталостью и вместе с тем вопящей ненасытностью.

Адамов много думал о том, почему водоворот больших денег и оглушительной славы богемного петербургского общества, пришедшей к нему после фотосессии какой-то театральной дивы – забавно, но он уже успел забыть, какой, – так быстро захватил его в свой сумасшедший танец.

Сначала, год назад появившись неотесанным юношей, «у которого еще полароидный снимок в руках не обсох», как выразился один из его новых знакомых, среди дам с обложки журнала Maxim и джентльменов, за право устроить выставку картин и снимков которых работники галерей перегрызали друг другу глотки, он боялся даже прикоснуться к бокалу с крепким напитком. Он был простым талантливым юношей из российской провинции, тихо выполнявшим свою работу и отдающимся ей без остатка.

Вторая стадия. Дамы с обложки Maxim невыразимо огорчают его однообразием фигур. В жизнь и сознание потихоньку проникает фальшивая прелесть нетрезвости, за которую он еще не отплачивает сполна утрами, похожими на описываемое. Его любят и принимают в обществе, этого обаятельного и одаренного молодого человека с чувственным дьявольским оскалом и неистощимой, неестественной энергией на прожигание жизни. Он занимается любимым делом, отбоя от заказов от самых богатых и знаменитых просто нет, но вдохновение на фотоработы, наполненные не пустым глянцем, а неподдельным смыслом, куда-то постепенно исчезает, оставляя место едкому самолюбованию.