– Прости, брат, но нет, – Андрей смотрит на пакетик без капли вожделения и прикрывает обвитые красными нитями воспаленных капилляров серые глаза. – Я устал. Порошковых гонок я не выдержу.

– Черт тебя дери, Андрей! – кудрявый возмущенно жестикулирует, единожды чуть не откинув полиэтилен с сомнительным содержимым куда-то в недра роскошной комнаты. – Ни на одной из наших тусовок ты ни единого раза не дунул и не нюхал! Что это за кодекс чести, Лазарев?

– Мое кредо, Адамов, – дилер угрожающе хмурится, – состоит в том, чтобы относиться к работе как к работе, а не как к развлекаловке, и учить меня моей же профессии явно не стоит.

Почему с Адамовым он чувствует себя старшим братом, постоянно вразумляющим непутевого младшего, чтобы им обоим не влетело от матери?

– Подумай над этим.

– Окей, дорогой, – Александр покорно поднимает руки в воздух в знак примирения, – всё для тебя. Только не злись на своего любимого клиента. – Он, секунду поразмыслив, прячет пакетик в сумку с фотоаппаратом: – Твой подход настраивает меня на невероятно противный трезвый лад.

На самом же деле Лазарев нарушил один из главных принципов своей работы. Он привязался к клиенту, а именно – к Александру Адамову. Андрей часто успокаивал себя тем, что эта внезапно пробившаяся через серебряный асфальт его бытия наркоторговца приязнь завязана на их общей искренней любви к деньгам, алкоголю, отборным носительницам древнейшего генофонда соблазнительниц и свободной от всяких обязательств автопилотной жизни, но чем-то, что бессильно билось о ребра негласным предупреждением, осознавал, что дело тут вовсе не в этом.

Молодой же фотограф, неизвестно для него какими ухищрениями буквально влетевший в списки женского глянца под заголовками «Самые желанные холостяки страны», обладал ядом смертельной тайны и дьявольской харизмой. И Лазарев велся на нее, как первоклассник на девичье подмигивание: прощал долги, беспардонное вмешательство в его рабочие дела и порой абсолютно безбашенные поступки.

Он видел на своем дилерском веку великое множество таких – живых и молодых, еще не бросающих все в руки торговца мимолетным счастьем, вечно веселых и злых в своей беспрерывной эйфории, – но ни один из них пока не цеплял его ничем, кроме приличного денежного крючка. Адамов был исключением из правил, и это откровенно настораживало Лазарева.

За пять лет своей головокружительной карьеры вершителя естественного отбора он отлично усвоил важный урок: выжить и нажиться в этой гиблой сфере способны лишь те, кто играет исключительно по правилам.

Мне бы ракетой улететь на другую планету,

Или болеть перестало б на этой —

Нелепое тело, что тупо болит.

ЛСП – Тело

Лакированная крышка дубового гроба слепящим радужным глянцем подсвечивает Млечный Путь обжигающих пылинок, медленно вальсирующих в воздухе. В потоке зияющей дыры спутанных пустых мыслей, отрывающих его от магнита реальности, он отмечает, что ткань новейшего черного костюма, в котором он буквально вчера отдавал кокаин очередной экранной марионетке, заживо сжигает его тело. По сгорбленной спине текут огненные слезы, запястья охватывают наручники пламени, плечи плавятся от безжизненных солнечных ласк.

Он – или лишь его физическая оболочка? – пребывает в сжирающем огненном вакууме. Ему представляется, что на самом деле под дубовым, полыхающим сотнями тысяч преисподних небом лежит не маленькое сломленное болезнью фарфоровое тельце, закутанное в саван белых рюш, а он сам. Не слышно ни одного слова, пропитанного гарью скорби, не чувствуется ни одной живительной слезы, капающей на тыльную сторону его ладони из глаз мертвенно-бледной женщины, стоящей рядом с ним, не видно ни одного перекошенного невообразимым горем или непонимающим стыдом лица. Существует только звук скрипа связки воздушных шариков его мыслей, ревнивые животные поцелуи светящейся точки, плавающей в леденцовой лазури неба, и его игра в гляделки с крышкой гроба. С начала похорон он не сводил с него глаз, так что первенство при любом раскладе оставалось за ним.