Проклятое дерево уже опустили в кратер равнодушной высушенной земли, затем закопали этот очередной прыщ на изрытом лице планеты, а в его взгляде все так же отражалась пыль, подсвеченная бессердечным блеском софитов крышки гроба. Она отражалась в его пустых глазницах – можно ли назвать зрительный аппарат живого трупа глазами? – еще много месяцев. Отражалась, когда он по инерции вручал товар клиентам, когда бесчувственно мял холодные губы жены, когда скуривал последнюю сигарету во второй за день пачке. Множество раз он удивлялся тому, что в этот период сам не стал жертвой цветного разнообразия своего товара, – но, может быть, до тошноты яркие картинки так и не сумели бы заменить вечную картонку с изображением крышки гроба в калейдоскопе его сознания?

Лицом к лицу с осознанием произошедшего он столкнулся только тогда, когда его рука, формально без его же ведома, подписывала заявление о разводе. Плясавшие последние полгода перед ним канкан буквы внезапно даже для него самого выстроились в красивые траурные бусы слов: «Меня зовут Андрей Лазарев, мне двадцать восемь, и моя пятилетняя дочь умерла от рака крови». Бусины рассыпались в разные стороны, когда тишину кабинета, подобно взрыву, разорвал его неожиданный смех: он был искренне счастлив. Счастлив, потому что спустя столько дней-перемоток это свинцово-легкое предложение наконец воспринялось его воспаленным от страдания мозгом так, как должно было восприниматься изначально. Без банальных мыслей о том, что это глупая шутка, страшный сон, идиотский розыгрыш, неудачная выдумка его собственной богатой фантазии или жестокая постановка какого-то мерзкого телешоу, в котором он – в главной роли.

Просто это было действительно так. Его звали Андрей Лазарев, ему было двадцать восемь, и его пятилетняя дочь Рита умерла от рака крови. Иногда русло течения жизни неподвластно любым нашим стараниям. Одним из таких течений и стала смерть Риты, заболевшей на третьем году жизни острым лимфобластным лейкозом.

Он действительно сделал все что мог, хотя почти каждую ночь просыпался от удушения муками вины. Он пошел на сделку с совестью, получая прибыль от сделок с теми, кто добровольно шел на смерть, чтобы спасти от ее костлявых лап собственного ребенка. Разумеется, для жены он просто беспросветно пахал на работе и влезал в неимоверные долги. И он действительно это делал – сначала наркоторговля была лишь дополнительным заработком. Кокаин, метамфетамин, марихуана, гашиш, ЛСД – все это было его тайным миром и его любимым скелетом в шкафу. Уровни в игре «Стань поставщиком качественного дерьма & Спаси дочь от окончания еще не начавшейся жизни» он проходил достаточно быстро, потому что всегда, как ни забавно это звучит, был законопослушным гражданином. Так же уважительно он отнесся и к правилам Вселенной, в которую попал инопланетянином не по своему желанию.

Да, ему было жаль эти тени атрофированных людей под экстази, в экстазе двигающих телами в пьяном неоне, но насмешница-жизнь заставляет выбирать. Его выбор пал на девочку, которой он с трепетом и комом в горле целовал бритую макушку и которой со слезами в твердом голосе читал «Рапунцель» – это была ее любимая сказка.

«Папа, а почему мама плачет, когда смотрит на мою голову? Мы же отдали мои волосики феям, чтобы они наколдовали мне прическу, как у них!»

«Мама плачет от счастья за твою новую волшебную прическу, солнышко. – Его указательный палец аккуратно гладит испещренную трещинами вен детскую кожу, боясь столкнуться с трубкой капельницы. – А ты спи, чтобы они скорее колдовали, а то совсем разленились».