И тотчас в дверь постучали.

– Кто? – резко спросила Новосильцева, одновременно нащупывая браунинг.

– Ваш попутчик и верный преторианец, beste mevrouw!

Грондейс принес коробку конфет фабрики когда-то знаменитого Эйнема. Подмышкой он зажимал бутылку коньяка, которую со стуком поставил на стол.

– Еле успел запрыгнуть. Будете? Сделайте одолжение, – он открыл коробку и протянул Новосильцевой тесно уложенный коврик разных конфет. – Надеюсь, они еще не стали археологической ценностью.

Новосильцева осторожно взяла шоколадного зайца и откусила у него ухо. Шоколад затвердел, но ещё не окаменел.

– Сто лет не видела такого, думала, всё исчезло навсегда. Надеюсь, после полуночи паровоз не превратится в крысу, а вагон в тыкву. Вы же не допустите такого?

В ответ Грондейс неопределенно пошевелил бровями.

– Человек! – крикнул он в коридор. – Самовар!

После второго стакана чая с конфетами Новосильцева обнаружила, что веки у нее смазаны тягучим клеем.

– Простите. Я нынче как сова днем, – сказала она, зевнув два раза. – Сил никаких. Отправлюсь наверх, не возражаете?

– Какие могут быть возражения! Располагайтесь, подожду в коридоре. Стукните в дверь вашей прелестной ножкой, когда можно войти.

Он прождал полчаса, так и не услышав стука. Осторожно открыл дверь – Новосильцева спала, укрывшись простыней до подбородка. На ее спокойном и ясном лице появился легкий румянец, под носиком проступили мелкие капельки пота.

«Сон – на зависть. Словно никакой войны за окном», – отметил Грондейс.

Сел за стол, открыл блокнот, отвинтил колпачок вечного пера и принялся быстро писать. Лег он в пять утра.

Генерал Макс Гофман: «Украина – дело моих рук»

ПРОСНУВШИСЬ, Новосильцева тут же закрыла глаза – так не хотелось покидать теплый кокон тепла и уюта. Но когда до неё донёсся аромат настоящего кофе, она мгновенно вынырнула из своей защитной оболочки.

Внизу позвякивал чашками и ложками её спаситель и попутчик, что-то мурлыча себе под нос. Потом дунул – хлопнуло и погасло пламя спиртовки.

Внезапно рядом с лицом Новосильцевой выросла полуазиатская физиономия в круглых очках. На кончиках смоляно-черных жестких волос засеребрилось солнце.

– Мадемуазель Мария уже проснулась? – осведомился Грондейс. – Примите пожелания доброго утра.

Она улыбнулась, по-кошачьи коротко зевнула и сладко потянулась.

– И вам доброго, милый Людовик.

– Ваш кофе готов.

– Так скоро?.. Я бы ещё немного поспала.

– Как вам угодно. Тогда я выпью и ваш кофе тоже. А когда проснётесь, сами себе и приготовите.

– Ни за что! – возмутилась Новосильцева. – Раз уж для меня, не отдам. Отвернитесь.

– Пажалте! – с московским акцентом произнес Грондейс и повернулся к окну.

Когда она через полчаса вышла из купейного туалета – свежая, прохладная, чуть приправленная капелькой духов, на столике между двумя креслами стоял кофейник, две китайские чашки и блюдо с горкой бутербродов – французские галеты с американским шоколадным маслом, русский ржаной хлеб с английской ветчиной, давешняя коробка конфет, к которой рука Новосильцевой невольно потянулась, но тут же вернулась обратно. Рядом с жестянкой под надписью «Элитная махорка» темнела вчерашняя бутылка коньяка.

Грондейс откупорил бутылку, понюхал пробку – в купе распространился аромат дорогого напитка.

– Не рано ли? – Новосильцева кивнула на бутылку.

– Что вы, драгоценная барышня, в самый раз! – убежденно заверил Грондейс.

Он разлил кофе на три четверти каждой чашки и до краёв добавил коньяку.

– Сахар? – спросил он, берясь за коробку с махоркой.

– В кофе?

– Ни один разумный араб или турок не станет пить кофе без сахара. Хоть чуть-чуть (он выговорил «тшут-тшут»), но подсластят – они же известные всему миру знатоки, с древних ещё времён.