Поэтому в том, что мистеру Годфри пришлось провести половину жизни за расчетами корабельных маршрутов, а не королевских гороскопов, не было также ничего удивительного – ведь и биография у него была совершенно иная: куда более приземленная и куда менее интересная. Некоторым утешением было то, что его, как и доктора Ди, занимали вычисления – и Годфри крайне гордился тем фактом, что доктор Ди давал практические советы в этой сфере мореплавателям, инженерам и ремесленникам своего времени. Эпоха Ди благоволила математике и числам, и ученый-маг сам цитировал в печати Пико делла Мирандолу: «С помощью числа можно найти путь к познанию и пониманию каждой вещи, которую можно познать»2. Сами по себе измерения и вычисления нравились мистеру Годфри, чего, однако, никак нельзя было сказать о суровой флотской дисциплине и муштре.

Возможно, Королевский флот мог прийтись по душе тем, кто испытывал страстную тягу к дальним странствиям и экзотическим культурам. Увы, Джон Годфри не имел склонности ни к тому, ни к другому. Еще в самом начале службы его как-то раз приписали к кораблю, следовавшему в колонии, и всей команде предстояло провести около шести недель на берегу Бенгальского залива, ожидая, пока распоряжения лорда-адмирала будут исполнены как должно на далеких просторах Империи. Там, в Мадрасе, мистер Годфри, без того не отличавшийся крепким здоровьем и на дух не переносивший ни местный жаркий климат, ни незнакомую еду, ужасно заболел. Команда начала уж было подозревать малярию и спешно искать другого штурмана с пришвартованных поблизости британских кораблей.

Однако все обошлось. Тем не менее, с тех пор мистер Годфри старался без особой надобности не покидать страну, и после увольнения со службы он вскоре переквалифицировался в навигатора торговых китобойных судов, базировавшихся на верфи в Уитби, в местном офисе чертежников и штурманов. Это позволяло не покидать дом и вместе с тем давало хотя бы некоторую свободу от привычной для флота суровости.

Мир двигался дальше. В 1816 году Ла-Манш пересек первый пароход, и вскоре колесные пароходы начали вытеснять привычные всем корабли. Северные фабричные города и шахтерские поселки родного Годфри Йоркшира становились все менее пригодными для жизни. Цены росли, а условия труда и его оплаты – ухудшались. Народ начинал роптать, появлялись первые профсоюзы. Все новостные сводки того времени сочились тревогой, репрессивными законами и дурными предчувствиями. На георгианский небосвод Англии наползали зловещие чернильные тучи.

Но не будем слишком печалиться о тех тяжелых годах жизни Джона Годфри, ведь у судьбы, как наверняка знает каждый из нас, всегда припасены свои неожиданные повороты. И наш герой, что бы он ни думал, исключением не являлся. После наполеоновских войн, к концу 1810-х семейный бизнес Годфри, как ни странно, заметно пошел в гору. Их дела улучшались, казалось бы, вопреки всему тому упадку, охватившему страну на много лет после Ватерлоо. Годфри процветали вопреки рецессии. Вопреки Хлебному закону и ценам на еду (среди беднейших слоев населения бушевал сильнейший голод: однажды протестующие даже пронесли в сторону лондонского Сити окровавленную буханку хлеба как символ своих страданий!). Вопреки ВСЕМУ. Мастерская Годфри работала стабильно, несмотря на беспорядки всех мастей: митинги за расширение избирательного права, марши против правительства или же мятежи луддитов, разбивающих на фабриках станки, лишившие их рабочих мест… Но ни единого стекла не было выбито в мастерской семейства Годфри на набережной Уитби. Ни единого месяца не проходило без получения дохода. Вопреки всему творящемуся хаосу (недавняя война с Наполеоном, кажется, была забыта почти сразу же после ее окончания) благосостояние гагатовой лавки Годфри неуклонно росло, и в конце концов этой трудолюбивой предпринимательской семье даже пожаловали грамоту о владении небольшим участком земли в Уитби.