Его взгляд, холодный и точный, изменился. Лишь на миг. Он не улыбнулся. Не дрогнул. Только едва заметный наклон головы. Признание. Знак. А затем – исчез. Растворился в тени, будто знал, что скажет слишком многое, если останется.

– Кто это был? – прошептала Лиа, всё ещё стоя с вытянутым пистолетом, как будто готовая стрелять даже в собственную боль.

Карла не ответила. Не могла. Не хотела.

Слова могли разрушить то, что когда-то едва не спасло её.

Он был тем, кто учил её стрелять. Тем, кто однажды сказал, что никогда не пустит пулю в женщину, которую коснулся взглядом.

И теперь… пуля легла рядом, в пол. Как подпись.

Имя, написанное пулей.

Они покинули монастырь молча. Молчание не было страхом – оно было продолжением выстрела. Пульс Карлы ещё не вошёл в ритм, дыхание рвалось неровно, но она уже знала: теперь нет дороги обратно. Не только к себе, но и от него.

Диего. Имя, которое прожигало внутри. Не как нож, не как боль – как огонь, который нельзя потушить. Он был её первой ошибкой и единственным оправданием. Тем, кто когда-то держал её за плечи и говорил шепотом, глядя в глаза:

– Ты не должна убивать, Карла. Только защищать.

А если придётся?

– Тогда не забывай, что каждое имя имеет вес. Если ты выстрелишь – пуля должна нести его.

С тех пор она ни разу не промахнулась. Не потому что метко стреляла. Потому что помнила.

На временной базе, в старом испанском доме с заплесневелыми стенами и низкими потолками, всё пахло тревогой. Ларош не сидел – он ходил по кругу, чертил линии на запотевших стёклах, будто хотел разгадать карту, которая давно стерта с земли.

Лиа молчала. Не от страха. Она была наблюдательна, как хищник. Что-то в её взгляде стало другим – словно она впервые начала складывать кусочки мозаики, и один из них оказался слишком личным.

– Кто он был, Карла?

Карла не ответила. Сначала – потому что не знала, что сказать. Потом – потому что ответ был бы как признание, слишком обнаженным, слишком интимным.

– Он – часть той войны, которая продолжается во мне, – наконец произнесла она. – И, может быть, единственный, кто когда-то пытался меня спасти. Не как агента. Как женщину.

Ларош отвернулся. Его плечи напряглись.

– Тогда он опаснее, чем мы думали.

– Нет, – Карла шагнула ближе. – Он опасен для тех, кто думает, что любовь – это слабость.

И снова – тишина. Но теперь тишина звенела от несказанных слов, от желания – не физического, а глубже: быть понятым, быть принятым в своей уязвимости.

Ночью Карла не спала. Сквозь тонкую ткань занавески просачивался уличный свет, обнажая её лицо, в котором отражалось сразу всё: и женщина, и агент, и человек, который не хочет больше быть оружием.

Она вспомнила, как впервые увидела Диего не на тренировке, а в городе – в дождливый вечер, где всё казалось кинематографичным: влажные улицы, жёлтые лампы, он – в светлой рубашке, не как инструктор, а как мужчина, и она – не как агент, а как женщина, впервые смотрящая на него не сквозь прицел.

– Ты следила за мной?

– Нет. Я шла за своим сердцем.

– Опасно.

И тогда он коснулся её руки. Лёгкое прикосновение. Но Карла помнила: оно было тише поцелуя и сильнее удара. Словно он писал её имя на своей коже. Без чернил. Без слов. Навсегда.

– Он не должен был быть там, – пробормотала она в полумраке, уже не к Лие, не к Ларошу. Просто вслух.

– Он мёртв для системы. Его нет ни в одном архиве.

Лиа медленно подняла глаза:

– А ты – для него?

Карла не знала ответа.

Но в теле – глубоко под кожей, под шрамами, под опытом и болью – жило знание: он никогда не выстрелит в неё. Даже если когда-нибудь будет обязан.

И именно это – делает его опасным. Потому что он не её враг. И не ее союзник. Он – её выбор.