Харпер поджала губы:

– Да.

– Тогда постарайся его простить. И принять то, что он тебе не подходит. Позволь ему обрести счастье с Пейсли.

– Не то чтобы я их виню, Ариа. Мне самой стыдно.

– Не вини себя. С чувствами ничего не поделать.

Нокс снова сигналит. Я делаю глубокий вдох и бросаю на Харпер вопросительный взгляд:

– Ну, что?

Она закатывает глаза:

– Ладно. Но только потому, что мне не хочется проводить вечер дома.

– Можешь собою гордиться.

Опять закатывает глаза, но я знаю, что она тоже гордится собой. Это большой шаг для Харп.

Когда я открываю дверь в гостиницу, то вижу, как Пейсли переходит улицу с тыквой под мышкой. Она заплела волосы в косу на боку, из-за чего ее уши стали выделяться заметнее.

– Это не тыквы, а чудовища, – говорит она.

– Это гигантские мутировавшие тыквы-монстры, и когда мы их вскроем, из них выползут мелкие твари, которые в них копошатся.

Ветер дует мне в лицо и под воротник джемпера, пока я иду через дорогу к открытому багажнику «Рейндж-Ровера» Нокса. Дрожа, я беру две тыквы и морщусь:

– Ага. Твари возненавидят нас за то, что мы разрушили их дом.

Я смотрю на Нокса, который прислонился к машине, сложив руки, и наблюдает за нами.

– Эй, ты что, особенный? Пошевеливайся, Уинтерботтом.

– Не-а. Я лучше понаблюдаю, как вы сами все сделаете.

Пейсли оглядывается на меня через плечо:

– Вызывай скорую, Ариа.

– Что?

– Ноксу она понадобится, когда ему в голову прилетит тыква.

Я смеюсь. Нокс разводит руками и делает вид, что шокирован:

– И ты, Брут?

Пейсли закатывает глаза и смотрит на меня:

– После семинара по психологическим манипуляциям в Римской империи он постоянно цитирует Юлия Цезаря.

– Нокс и есть Юлий Цезарь, – отвечаю я.

До нас доносятся ее смешки, прежде чем она исчезает в доме. Губы Нокса изгибаются в улыбке. Он берет с тележки четыре гигантские тыквы и кажется самым счастливым человеком на свете.

– Ты это заслужил, Нокс, честно, – говорю я. Он глядит на меня:

– Что заслужил?

– Быть счастливым. Это единственное, чего хотела твоя мама.

Нокс смотрит на меня, а затем на дверь, как будто он видит сквозь нее Пейсли. В его чертах проступает печаль.

– Можно быть с тобой честным, Ариа?

– М-м?

– Я на это даже не надеялся.

– А мне можно честно сказать, Нокс?

Он кивает.

– Мы все на это не надеялись. Но мы не перестали верить. Думаю, это самое главное.

Проходит несколько секунд, а он никак не реагирует. Затем он улыбается и указывает подбородком в сторону гостиницы:

– Идем. Пора вырезать тыквы-монстры, Мур.

Не знаю, как так вышло, но я провела на улице меньше двух минут, а гостиница успела превратиться в поле боя. Деревянный пол уже застелили газетами, на которых разбросали очистки оранжевого цвета. Пейсли копается в тыкве, словно выискивая спрятанные бриллианты, а Харпер беспомощно и слегка потрясенно сидит рядом с ней, держа в одной руке швейцарский армейский нож, а в другой – тыкву. Она не любит пачкаться.

Пейсли это знает, но без перерыва болтает с Харп.

– Хэллоуин бывает только раз в году. Всего раз. Не бойся. Потом можно помыть руки. А теперь вырежи рожицу – хочу посмотреть, какая у тебя получится.

– Я не умею вырезать, – говорит Харпер. По-моему, она включилась в разговор лишь потому, что Нокс только-только зашел в гостиницу. Пейсли и Харп не лучшие подруги, но, кажется, они постепенно сближаются.

Нокс кладет тыквы на кофейный столик, садится рядом с Пейсли и достает из брюк перочинный нож:

– Все умеют.

– А я – нет, – уши Харпер краснеют, но в остальном не заметно, насколько ей это тяжело дается. – Я из тех людей, которые хотят проткнуть тыкву, а случайно попадают в собственную руку.