Тишина. Кто-то кашляет. Где-то начинает плакать ребенок.

А затем…

– И вот это нечто станет изюминкой нашего центра? Ты с ума сошел, Уилл?

Я уже не слышу ответа, потому что в ушах раздается сдавленный звон, а вслед за ним учащается сердцебиение, и выступает пот.

Это был голос Уайетта. Уайетт заговорил. Я же не дура, понимала, что он здесь, где-то совсем рядом. Но сейчас его голос вырывает почву у меня из-под ног, обрушивает меня в бездну, которой нет конца.

Может, встать? Встать и убежать? Получится ли? Голова немножко кружится, но я должна попробовать. По одной ноге за раз. Не так уж и сложно, правда?

– Ариа.

Нежные прохладные пальцы сжимают мое запястье.

Я чувствую кольцо. У Харпер есть кольцо. Ее бабушки. Я не совсем осознаю, но понимаю, что меня удерживает лучшая подруга.

– Что ты задумала?

– Сбежать, – бормочу я.

– Просто сиди спокойно, Ариа. Серьезно. Он обратит на тебя гораздо больше внимания, если ты… перестань, прекрати меня бить, черт, я серьезно… ДА ПОЧЕМУ ТЫ ВСЕГДА ТАК ДЕЛАЕШЬ?

Я укусила Харпер за руку, она заревела на весь амбар, и теперь я убегаю, потому что должна, потому что Я ЕЕ УКУСИЛА, А УАЙЕТТ ЗАГОВОРИЛ.

Меня не волнует первое. Я просто использую это как предлог, чтобы убедить себя, что я не убегаю от бывшего парня. Глупо, потому что я все равно это знаю, но такова уж особенность чувств. Они закрадываются в душу и притворяются милыми, чтобы в один прекрасный момент стать поистине отвратительными и лишить тебя всякого разума.

Ноги путаются, я бегу вперед по рядам, и тут происходит то, чего никак не должно произойти: я спотыкаюсь о белые кроссовки и падаю коленями на твердую глину. По ногам пробегает боль, наверняка я что-то сломала – ноги, сердце или и то, и другое. Шляпа где-то застревает, а это для меня самое страшное, поэтому я просто лежу на полу и встряхиваю волосами перед лицом. Фильм ужасов, а не встающий человек.

И вот я сижу на корточках и контролирую ситуацию, правда, моей крутости пока хватает до тех пор, пока сквозь занавеску из волос не просовываются два указательных пальца и мне не открывается вид на самое красивое лицо в истории человечества.

– Ты не ушиблась?

«Нет. Ты мне причинил больше боли».

– Я не хочу тебя видеть. Отпусти мои волосы, Уайетт.

Не отпускает. Уайетт смотрит на меня. Все пялятся, но я вижу только Уайетта. И тут он смеется. Как и раньше. До Гвендолин. Громкий и немного дикий, его грубый голос – теплый звук, который сразу же пробивает путь в мое сердце, туда, где он жил долгие годы.

У меня еще больше кружится голова. Кажется, у меня сотрясение мозга.

– Хватит смеяться, – говорю я. – Убери руки от моих волос, Уайетт. Сейчас же.

Я ощущаю запах лосьона после бритья. Он тот же, что и раньше. Свежий запах Аляски с мятой, лимоном и чем-то еще – каким-то деревом, может, сосной, но мне кажется, что это уже не лосьон, а он сам. Все как прежде. Я не хочу. Это так больно. Я хочу, чтобы он остановился, но он этого не делает. И каждый миг мне кажется, что он уничтожит меня во второй раз, просто потому, что он все смеется, смеется и смеется, а я больше не могу, правда не могу. В горле поднимается комок.

Я отвожу его руки от своего лица, эти проклятые руки, которые касались Гвендолин после того, как он поклялся, что они принадлежат только мне.

Его смех угасает. Как и моя жизнь.

– Никогда больше не прикасайся ко мне, Уайетт, – говорю я твердым голосом.

Когда я беру себя в руки и выхожу из старого амбара, в нем царит мертвая тишина – я точно знаю, что все наблюдают за мной.

Все, кроме него.

– Лопез!

Дверь раздевалки захлопывается за правым нападающим «Аспен Сноудогс», когда Пакстон взваливает себе на плечи хоккейную сумку и тычет в меня пальцем.