Уилл простирает руки на своем троне:

– Настало время объявить главное украшение на Хэллоуин в этом году! Джек, будь так любезен…

Отец Нокса, сидящий в первом ряду, отрывает взгляд от мобильного телефона:

– Чего?

– Гвоздь программы, – шипит Уильям, показывая на что-то, накрытое лошадиной попоной и в ржавой тачке.

Джек, кажется, растерян:

– А что с ним?

– Кати его сюда!

– А, понял.

Он встает, подходит к тачке и толкает ее к трону Уильяма.

– В этой штуке не больше двух метров, – говорит Пейсли. – Почему он сам не прикатил тележку?

Нокс сжимает ее коленку:

– Дай ему время, детка.

– Да сколько еще времени?

Я наклоняюсь к Ноксу:

– Видишь, какое у Уильяма лицо?

Она хмурится:

– Нет, какое?

– Это эпический взгляд Китнисс Эвердин. Как тогда, с огнем.

– С огнем?

Я поднимаю подбородок:

– «…И если мы горим, вы горите вместе с нами!»

В этот момент Уилл прерывает свою речь о ежегодной хэллоуинской саге в городе Аспен, потому что отмахивается от мухи, которая жужжит у него над головой, и мой боевой клич разносится по всему амбару.

Несколько жителей смеются. Дэн, владелец «Лыжной хижины» в высокогорье, благодарно присвистывает сквозь зубы и восклицает:

– Тащите факелы, друзья!

Уилл хмурится:

– Я волнуюсь за тебя, Ариа. Сначала шляпа, теперь эти тревожные слова. У тебя ничего не случилось?

– Все нормально, Уилл, – ухмыльнувшись, Харпер скрещивает ноги на ряду сидений на тюке с сеном и покачивает носками ботинок от «Берберри». – Ариа просто говорила, как же несправедливо, что инфекции мочевого пузыря чаще встречаются у женщин, чем у мужчин. Сам понимаешь. Феминизм.

– А-а, – Уилл нерешительно кивает. – Ясно. Итак…

Пока он продолжает свою речь, я бросаю на Харпер полный ужаса взгляд:

– Инфекции мочевого пузыря?

Она пожимает плечами:

– Но я же тебя спасла.

Пейсли смотрит мимо Нокса на нас. Она подавляет ухмылку.

– Что еще за взгляд Китнисс?

В глазах Нокса мелькает веселье:

– Когда он садится на трон, у него наступает момент славы. И если ему его не дать, его разорвет.

– И часто он такой?

– Часто, – отвечает Харпер. – И в этом нет ничего хорошего. Когда я испортила ему речь, я три дня прибиралась в «Олдтаймере» на добровольных началах и испортила ему момент: «Смотрите у моего третьего монстро-оленя в этом году нет живота».

– Рождественские олени, – говорит Пейсли, – для него очень важны.

Я киваю:

– Да. Ой, тс-с, он открывает занавес!

В сарае стоит мертвая тишина. Все взгляды устремлены на грязную попону. Атмосфера накаляется, и Уильям раскрывает… тыкву. Но не аккуратную, а развалившуюся и хлюпающую, со впалыми глазами, сквозь которые я различаю мякоть оранжевого цвета. Ее плохо очистили. Тыква лежит в собственных трясущихся внутренностях, которые вытекают из двух отверстий – она ужасная. И воняет. Кажется, она уже успела заплесневеть.

Я оглядываю жителей Аспена и вижу на их лицах одинаковое выражение отвращения. Только Уильям смотрит на эту тыкву большими глазами и с широкой оскаленной улыбкой, как будто это – воплощение его идеи о зубной пасте со вкусом сыра, о которой он твердит уже много лет.

– Уилл… – Патриция из кондитерского магазинчика прочищает горло. – Господи, Уилл, что это вообще такое?

Уильям переводит взгляд с нее на мясистое чудовище и обратно:

– Это тыква, Пат.

– Это я вижу. Но что ты собираешься с ней делать?

Видимо, она сказала что-то не то, потому что Уильям кладет руки на бедра, надувает грудь и выпячивает подбородок:

– Я выращивал эту тыкву до самого конца посевного сезона, чтобы она достигла такого размера! Я лелеял ее несколько месяцев ради этого момента. Мне повезло, что она так хорошо сохранилась для Хэллоуина.