«У меня уже совсем поехала крыша? Или тут был кто-то похожий на меня? – подумал Тим, выскочив на середину улицы и ошарашенно мотая головой из стороны в сторону. – Не может же такого быть! Всегда же было… это!» – он не знал, как обозвать свою обычную реакцию, когда внезапно становится очень страшно или очень плохо.

Все оставалось как обычно. Монотонный людской поток с угрюмыми минами, запах горелой еды и шипение жарки из какого-то окна, черная кошка вопила у закрытой двери, возгласы, стук упавшей чашки. Мир полон звуков, но ничего сверхъестественного. А те, кто были и присутствием своим разбили стеклянный купол, уже пропали, оставив растерянного Тима стоять посреди дороги. Люди безучастно обходили его стороной.

«Это был человек? Это точно был человек! Человек, похожий на меня!»

А кого еще он мог бы так ярко ощутить? Настолько ярко, чтобы заметить звуки и краски этой улицы.

Тим ощущал абсолютно всех людей. Некоторых особенно сильно. Однако ж улавливать нечто подобное не доводилось. Было бы великой радостью отыскать в этом полчище призраков одного единственного, кто был бы похож на него; кто бы понял, с кем можно было бы поговорить. И не важно, какого пола и возраста будет этот человек. Но, увы, люди причиняли ему боль, и он стремился ослепнуть и оглохнуть по отношению к ним.

Часто Тим испытывал к людям то же чувство, какое испытывает брезгливый человек по отношению к слизням, облепившим его новые вычищенные ботинки. Проще говоря, в глубине души он терпеть их не мог и хотел, чтобы они существовали как можно дальше от него.

Люди были ему в основном безразличны, пока не приближались и не заговаривали, и он был убежден, что они создают в его жизни проблемы и непременно желают всяких гадостей как ему, так и друг другу. Мысль о добрых поступках ради незнакомых людей казалась ему смешной. И в то же время он не смеялся над добротой в свой адрес. Он относился к этому равнодушно, и получение всякого хорошего от других противоречий у него не вызывало.

А между тем люди относились к нему если не со спокойным принятием, то скорее с жалостью и узнаванием той участи, которая может грозить каждому. Они видели в нем бездомного и озлобленного замкнутого ребенка, а потому открыто или украдкой жалели. Впрочем, чувство совсем естественное: как еще относиться к человеку, уверенному, что совершенно весь мир настроен против него и оттого избегающего контакта с ним? Тим не осознавал, но чувствовал это отношение к себе, и потому сильнее презирал людей.

Иные видели в нем даже не человека, а одичавшего зверька, а он и не догадывался, что во многом подходил под это описание, потому как всегда был одет в лохмотья, всклочен и чумаз. Вдобавок озлоблен, и в сердце его черной дырой зияла ненависть – слепая и высокомерная. Он ненавидел людей и мнил себя выше их всех. Ненавидел жизнь, потому что в ней есть люди.

Он бродил по городу, старался не сталкиваться лишний раз с прохожими, и не было никакой цели ни в этих прогулках, ни в жизни вообще. Черно-белые дни его, наполненные самыми неприятными впечатлениями, приносили одни лишь страдания, связанные с невозможностью найти в этом мире свое место, и с жизнью в постоянном страхе среди мусора, грязи, пыли и крыс.

Уличный скиталец, взошедший на выстроенную им башню одиночества.

Он вскоре вновь оглох к звукам и ослеп к краскам. Купол вернулся на свое место. Таинственные незнакомцы тоже не задержались в его голове. Их таких наверняка будет много.

Смеркалось. С улиц постепенно пропадали голоса и шаги людей. Теперь только тьма царствовала в городе. А ночью приходил не по-летнему холодный ветер, загоняя в дома последних гуляк и выманивая накуренный и пьяный сброд. Они собирались кучками и падали в объятия искусственных грез и забытья.