Марк молча открыл холодильник. Достал контейнер с едой – даже не помнил, что в нём. Он не был голоден. Просто… нужно было что-то делать. Занять руки, не дать мыслям снова ползти вглубь, туда, где становилось слишком тихо. Механические движения: открыть упаковку, разогреть, положить на тарелку. Он едва смотрел на то, что делает. Тело – двигалось. Сознание – где-то плыло, в густом, замутнённом пространстве воспоминаний о лифте, о взгляде соседки, о кошке. О том, что не имело названия, но всё ещё держало его внутри себя.

«Показалось?» – Он пытался ухватиться за рациональное. «Устал. Перенапрягся. Возможно, даже задремал на секунду в лифте. Вздремнул – и проснулся в тревоге».

Он сел за стол. Положил перед собой тарелку. Смотрел, как пар поднимается к потолку – медленно, лениво.

Рука машинально потянулась к телефону. Он долго смотрел на экран, прежде чем нажать вызов.

Вивиан.

Её голос – как спасательный буй в мутной воде. Он знал: только услышав её, он сможет не провалиться дальше.

Гудки. Один. Второй.

И вот – она ответила.

– Вивиан… как ты? – сказал он, но услышал чужой голос. Тихий, глухой, словно говорил не он сам.

– Как всегда, Марк, – ровно сказала Вивиан. Почти как автоответчик с человеческой интонацией.

– Ты чем-то обеспокоен?

Он закрыл глаза.

На секунду представил, как сидит с ней в её комнате, в кресле у окна. Как пахнут её волосы. Как она касается его руки.

– Нет… просто устал. Слишком много всего… Мы могли бы увидеться. Когда освобожусь. Поговорим.

Пауза. Но тишина была не обычной – она напоминала задержку дыхания. Будто и её сердце, там, на другом конце, тоже споткнулось на мгновение.

– Ничего не меняется, Марк, – сказала она тихо, почти с сожалением.

– Ладно. Позвони, когда сможешь. Я всё понимаю.

И всё же что-то в её тоне изменилось. В конце – холодок. Тонкий, едва различимый, но обжигающий.

Он не успел ничего сказать – она уже отключилась. Он долго смотрел на затемнённый экран телефона. Впервые за день почувствовал настоящую усталость. Не физическую – экзистенциальную. Как будто что-то внутри оборвалось.

В ванной он быстро смыл с себя день – почти яростно. Вода лилась горячая, но кожа всё равно покрылась мурашками. Он тёр себя мочалкой, будто пытаясь стереть не грязь, а что-то другое. Как будто можно было смыть воспоминание. Или страх.

Потом – кровать.

Полутьма. Одеяло. Холод под простынёй.

Он лежал, почти не шевелясь, прислушиваясь к тому, как тишина набухает в комнате. Она была не пустой. В ней что-то двигалось. Не звуком. Ощущением. Как будто пространство меняло форму, пока он закрывал глаза.

Он включил спокойную музыку. Плавные звуки пианино, как спасительные островки в наступающем мраке.

Он начал засыпать, медленно, словно утекая из своего тела…

Но вдруг его тело завибрировало – будто через него прошёл электрический импульс: тонкий, ледяной, колющий.

Его глаза распахнулись.

Мир был другим. Музыка искажалась, словно кто-то проматывал плёнку туда-сюда. Тени на стенах стали длинными, как будто свет падал с несуществующего угла. В окне не было улицы.

Казалось, он всё ещё лежит в своей постели. Та же подушка под щекой. Та же простыня, смятая под телом. Но… Мир вокруг треснул. Стены начали расползаться – медленно, с сухим хрустом, как кожа, покрытая инеем. Из каждой трещины лилась чёрная жидкость – вязкая, мерцающая. Она ползла. Жила. Будто тени нашли путь внутрь и теперь обвивали комнату, как кокон.

Воздух сгустился. Каждый вдох – как глотание воды. Он почувствовал, как его грудь опустела, как будто лёгкие забыли, как дышать.

Пытается подняться – мышцы не слушаются. Он парализован, но не спит. Каждая клетка тела дрожит от напряжения. На грудь что-то давит – словно на него положили тяжелый мешок.